Камень погибели - [8]

– Китайцы курят даже в преисподней.

Ответ прозвучал неожиданно патетически. Стало ясно, что напротив Нестора Васильевича сидит настоящий патриот, который одинаково гордится и китайскими достоинствами, и китайскими недостатками.

Нестор Васильевич предложил гостю гаванскую сигару, но Сяо Ван отказался, сказав, что их иностранное курево – грязное и вредное для здоровья, настоящее бесовское зелье. Он же, как всякий честный китаец, употребляет только отечественный табак.

Загорский пожал плечами: как скажешь. Глянул иронически на Сяо Вана, который засмолил какую-то духовитую самокрутку.

– Объясни мне ради всемилостивой Гуаньи́нь, зачем ты сокрушил моего дворецкого?

Нестор Васильевич употребил именно слово «сокрушил», вероятно, потому, что оно точнее всего описывало то, что сделал китаец с Артуром Ивановичем.

Вопрос показался Сяо Вану странным: что значит – зачем? А зачем этот глупый медведь путается под ногами и не пускает его к брату по школе? Что надо было сделать – накормить невежу лапшой и отправить спать? Ну, так он примерно это и сделал, только без лапши.

– А нельзя ли было обойтись словами и решить все дело миром? – Загорский уже не улыбался.

Сяо Ван усмехнулся: словами, всемилостивый Будда, конечно, словами! Старший брат Дэ Шань всегда славился своей добротой. Некоторые считали, что во всем пекинском ули́не[5] он был самый добрый человек. Дэ Шань не то что не убил ни одного человека в драке, но даже и не покалечил как следует. Но ему можно, он иностранец, с него взятки гладки. А вот если китайцы начнут прощать всех налево и направо, как велит христианам их небесный князь Иису́сы Хэлисыто́сы, то в Поднебесной воцарится хаос, она распадется, и первопредок Паньгу вынужден будет восстать от Желтых источников[6], чтобы создать новое человечество взамен погибшего.

Если бы Дэ Шань видел, какого пинка дал Сяо Вану этот медведь-дворецкий, он бы не говорил глупостей про мир и спокойствие. Китайцы не любят драться, это правда, но если уж драка началась, тут разбегайтесь в стороны все – и в первую очередь сами драчуны.

– Ладно, – сказал Загорский, выслушав брата по школе, – ладно, забудем об этом. Расскажи лучше, как поживает учитель?

Ну что тут рассказывать? Дэ Шань и сам понимает, что с учителем все хорошо, а иначе бы Сяо Ван не болтал тут так беспечно. Но разговор об учителе среди благородных мужей-цзю́ньцзы – это примерно то же, что разговор о погоде у низких людей-сяожэ́ней. Люди не торопясь входят в беседу, смотрят, о чем думает собеседник, в каком он настроении. Все это нужно, чтобы случайно не задеть его и не обидеть. И только уж потом, закончив все, что положено ритуалом-ли, переходят к делу. Таковы китайцы и тем они отличаются от иностранных чертей, которые сразу вываливают на собеседника все, что думают, не заботясь, приятно ему это или нет. Ну, разумеется, Дэ Шаня это не касается, он ведь не просто заморский черт, он жумэнь ди́цзы – то есть вошедший во внутренние врата подлинной традиции.

Что же касается учителя, то он здоров и бодр духом, и дай нам Бу́дда быть такими же в его возрасте. Однако все не так просто: учителю нужна помощь, именно поэтому Сяо Ван и приехал к Дэ Ша́ню…

Глава вторая. Своекорыстный заморский дьявол

Великий человек смотрел в окно. Там, за окном, стыли голые клены и сияла холодной сталью гладь рукотворного озера Чжуннаньха́й. Можно было открыть фрамугу и вдохнуть полной грудью свежий предвесенний воздух, чуть приправленный пряным запахом от многочисленных лапшичных и едален, еще осенью взявших на вооружение огненные котлы хо́го́[7]. Вдохнуть надо было так, чтобы закружилась голова, чтобы захотелось сесть в беседке, позвать друзей, велеть слугам принести вина гуйхуа́ и закусок, играть до ночи в плавающие чаши[8], как знаменитые семь благородных мужей в бамбуковой роще…

Но ничего этого не сделал великий человек. Во-первых, зима еще только заканчивалась, и, значит, не время было для весенних развлечений вроде плавающих чаш. Во-вторых, он знал, что за окном не свежий воздух царит, а запах жженого угля, который с середины осени окончательно пропитал столицу. Ну и, наконец, самое главное – не было друзей у великого человека. Да и какие могут быть друзья у президента огромной страны? Только прислуга и прихвостни, а еще заклятые враги, стерегущие каждый твой шаг, прячущиеся в траве, как ядовитые змеи и мечтающие нанести смертельный удар. Жизнь научила его, что в каждом почти человеке сидит змея, готовая укусить. И тут надо либо считаться с этой змеей, либо безжалостно ее истреблять.

Но, слава всемилостивой Гуаньинь, здесь, в павильонах Чжуннаньха́я[9], нет никаких змей, и так безопасно, уютно, так тепло согревают воздух большие медные жаровни. Не совершай ошибки, не выходи из дома… Кто из великих сказал это? Ду Фу, Су Ши, Та́о Юаньми́н? Не силен, ах не силен в литературе потомственный воин и политик Юа́нь Шика́й, но как точно звучат поэтические строчки, проникая до самого сердца, раня его насквозь, как стрела. А, может, никто и не говорил ничего подобного, и мудрость эту он сам придумал прямо сейчас? В конце концов, чем он хуже всех этих благородных мужей древности? Это ведь давняя традиция, согласно которой владыки Поднебесной сами становились поэтами и каллиграфами. Все знают, что небесный мандат на царствие не дается кому попало, тут нужен и ум, и талант, и чуткое сердце.