Камень нерушимый - [17]

Перед ним быстра промелькнула в памяти вся его непутевая жизнь за последние годы. Он — шофер автобуса. Сначала добросовестно раздавал пассажирам билеты, а потом просто стал брать деньги за проезд, оставляя билеты при себе. Появились лишние деньги, начал пить, бросил работу…

— Скажи-ка мне вот что, — с усилием заговорил Озеров. — Когда тебя ранило, и ты поехал домой, наказывал я тебе поискать мою семью — жену, сына…

— Так я искал! А как узнал все, так и решил, что не буду тебе писать ничего до конца войны, чтобы не расстраивать. Думаю, кончится война, тогда напишу… Убили ее… Эшелон бомбили…

— Так… А сын?

— Его не нашел. Только на след нападал. Показали мне старушку, которая, дескать, сдала малыша в детдом. А какой детдом — не помнит старая, не знает даже, в каком городе. Узнал я от нее только, что назвали мальчика, поскольку никто не знал его, тут же выдуманным именем. Павлик Ганин назвали — вот как.

Митька обернулся. Григория уже не было рядом — он мчался к трактору, крича:

— Павлушка! Вставай, Павлушка! Эх, ты, сынок!

ПРОЩАЙ, АЛМАЗНЫЙ!

Трудно было начинать учиться в этом году, ох, как трудно! Поселок Алмазный рушился на глазах. Дом за домом разбирали и увозили к озеру. Туда же везли со станции какие-то огромные черпаки, металлические фермы, длиннющие толстые валы, электромоторы, стальные понтоны, похожие на откормленных боровов. Все школьники знали, что это части плавучей фабрики — драги.

После уроков мальчики бежали туда, где грузили на машины очередной разобранный дом.

— А школу скоро будут перевозить? — спрашивали они у рабочих.

— Скоро, скоро, — отвечали рабочие. — Не завтра, так послезавтра…

И не понять было, шутят они, или говорят всерьез. Семьи уезжали одна за другой. Пришлось для школьников организовать интернат. Родители у многих уже уехали, а детей оставили в поселке. Интернат построили в доме Гафитуллы. Заведовала им тетушка Савдана, которая очень гордилась этим поручением. Самого Гафитуллы дома не было — его направили в город на курсы, изучать новую технику.

Под вечер в поселок приехал Григорий Озеров и позвал Павлика с собой навестить Вереса.

У одного из домов на машину грузили домашний скарб — переезжала еще одна семья. К этой же машине подошел Митька-голыш и стыдливо сунул в кузов старый рыжий чемодан. Рубашка на Митьке была чистая, а брюки поглажены.

Григорий отозвал его в сторону.

— Слышь, Дмитрий, может, помочь тебе на первое время деньгами? Будешь работать — сочтемся. Бери!

— Нет, спасибо, — с достоинством ответил Митька. — Сам выкручусь. Не маленький.

— Да я так… Работать-то где собираешься?

— Шоферить буду. Снова сдам экзамены и буду работать. Слабым я человечком оказался, одним словом. Но теперь точка… Хорошо, что вы мне повстречались, Григорий Петрович.

— Ну, хватит, хватит, — ворчливо прервал его Григорий. — Давай, садись, ждут тебя!

Верес встретил их нарядный и торжественный.

— Меня выписали, — сообщил он вместо приветствия.

Он по-прежнему басил, пускал огромные клубы дыма из кривой короткой трубки и все также «заряжал» ее, черпая табак прямо из кармана. Он шутил и смеялся, радуясь своему выздоровлению.

В конторе Григорий ни на шаг не отпускал от себя Павлика. Они оба слышали, как за их спинами шептались, передавая друг другу историю о том, как нечаянно встретились здесь, на прииске, отец и сын после давней разлуки.

В приемной управляющего Григорий написал на листке бумаги несколько слов и отдал его секретарше.

— Заявление, — сказал он ей. — Чтобы квартиру получить. Несподручно мне теперь в общежитии.

Как ни медленно тянулось время, все же настал день, когда школьники начали готовиться к переезду в новый поселок, к светлому озеру Чер. Когда грузили на машины школьное имущество, Павлику стало немного грустно. Ведь здесь прожит не один год. Они с Зуфаром несли из учительской большой глобус. Павлик смотрел на темное лицо друга и видел, что тому тоже не весело. Они поставили глобус на машину, и тогда Зуфар сказал:

— Теперь мы будем жить врозь. Последний день…

— Почему врозь? Ведь мы будем учиться в одной школе, — возразил Павлик.

Но он и сам понимал, что говорит не то. Да, теперь они не будут, как прежде, шептаться до полуночи.

— Знаешь, сходим на берег, — предложил Зуфар, когда еще одна машина была нагружена.

Поселок нельзя было узнать. Одиноко стоял на пригорке приземистый дом Гафитуллы. А на месте прежних улиц лежали кучи разноцветного мусора. Сиротливо висел над речкой мост. Очевидно, его решили не убирать. По нему сейчас ходил рабочий с ведерком и смазывал тросы густым маслом, черным, как сажа.

Неяркое осеннее солнце освещало плечи и грудь старой белой скалы на том берегу. Лысый Монах, казалось, дремал. А может быть, он просто задумался о том, что приближается зима, и будет он не один месяц подряд держать на голове снежную шапку, и старые кости будут болеть от мороза.

Зима и в самом деле приближалась. Еще позавчера прошел дождь, а земля до сих пор не просохла. И на нее, скользкую, влажную, пахнущую прелью, падали и падали облетавшие с деревьев разноцветные листья.

Новенький автобус пришел за школьниками поздно. К озеру Чер прибыли уже в темноте.