Камень на камень - [115]

— Я не спать пришел.

— Ты ж еле на ногах стоишь, пьяный в стельку. Да еще мокрый.

— А спать не хочу.

— Дай хоть голову тебе вытру, в глаза течет. — Сдернула со стены полотенце и как начала тереть — будто по булыжной мостовой покатилась моя голова. Ну и хорошо, пусть катится, попадет в рытвину — сама остановится.

— Эх, волосы у тебя, как у коня грива, — сказала Каська уже без злости, поласковей. — Не знаю, так ли бы ты мне нравился, не будь этих волос. Терпеть не могу лысых. Близко б к себе лысого не подпустила, хоть бы он незнамо кто был. Кусьмидер вон житья не давал, все: я приду, Кася, приду, Кася. Куда?! А к тебе, в магазин. Нет уж, сперва парик себе купите. Как хорошо зимой вместо шапки носить. И перед распятием не надо снимать. Эвон, у тебя мокрые, а какие густые. Будешь за другими бегать, а меня обходить, я тебе их все повыдираю. Хотя бегай, мне-то что. Мужик как кот, при одной бабе зачах бы, вот и бегает. Но если бы тебя которая-нибудь навсегда охомутала, я б ее, наверное, убила. А потом тебя, себя. Вот этим свинячьим ножом, видал? Ох и было бы разговору в деревне. Слыхали, люди? Каська чего отколола! Кто б подумал! Торговала сахаром, мылом, солью, леденцами, а вот убила человека! Пусть тогда жаба эта, бухгалтерша, на мое место свою плюгавку сажает. И пусть она им продает. Да чего тут продавать? Сахар, соль, мыло, леденцы, спички. И так по кругу. Хоть на стенку лезь. Давеча привезли бочку сельдей. Руки, халат, рожа, волосы — всё в селедке. Еще чуть дверь не высадили. И каждому три кило, пять кило. Люди, вы что, с ума спятили?! Из-за селедок убиваться? Ох, думаю, сейчас возьму селедку и по мордам, по мордам. Нет чтоб когда шоколад привезли, изюм, миндаль. В городах люди кофе пьют, может бы, и здесь приохотились. А то все водку да водку. Зато учет, паразиты, это они хошь каждый день. Не мог, что ли, с утра забежать, сказать, что придешь? Я бы поскорей управилась. А так — ну что теперь будет?

— Что должно быть? Раздевайся.

— Эх, ты. — Она даже прижала мою голову к своему животу. — Сукин ты сын, а как без тебя было б, не знаю. Лучше, хуже, но не так. Магазин я б, скорей всего, бросила. Может бы, в монастырь ушла. А что, в монастыре неплохо. Кормят-поят, а ты знай молись. Под старость ничего нет лучше. Звал Дуда, чтоб за него пошла. Ну пошла бы, и что? Горшки да ребятишки. Пусть себе прислугу наймет.

Она скинула халат. Под ним было зеленое платье в белый горошек, очень ей шло. Мне показалось, передо мной зеленое дерево, на которое откуда-то с неба падают хлопья снега. Но на Каську опять накатила злость, и она принялась в сердцах эти снежные хлопья с себя стряхивать.

— Плевала я на них на всех! — закричала. — Повешу записку, что заболела. Через неделю могут прийти со своим учетом. — И закинула руки за спину, стала расстегивать пуговицы на платье. Но вдруг будто кольнуло ее что-то, посмурнела, и руки у ней опустились.

— Глаза у меня, Шимек, слипаются, — сказала. — Что ж это будет за любовь?

Постояла с минутку, растерянная, поглядела на меня вроде бы с жалостью, потом неуверенным голосом спросила:

— Совсем, что ли, раздеваться? — Но, должно быть, не рассчитывала получить ответ, потому что присела на мешок, вздыхая:

— Эх ты, ты.

Сбросила с ног туфли.

— Надо б к сапожнику снести, набить набойки, а то стоптались совсем, — сказала и подтолкнула одну туфлю ногой в мою сторону, будто хотела, чтобы и я тоже посмотрел. Отстегнула чулки. Стянула сперва левый, потом встала, пододвинула стул и повесила чулок на спинку, после повесила правый. А с платьем замешкалась, расстегнула пуговицы на спине и стоит, точно не зная, снимать, не снимать. Сняла все же, и комбинацию сняла. Но тут опять ее как прорвало:

— Паскуда! Давно учет был? Месяца не прошло. II хоть бы я у них на один злотый чего своровала. А плитку, сколько ни прошу, некому починить. Включила, ты и обсох, как же такому мокрому? — Сняла лифчик и так, стоя с этим лифчиком в руке, посмотрела на меня ласково и сказала: — Очень уж ты пьяный, Шимек, заснешь, поди.

— Не засну, Кася, не засну. Приласкаешь получше, я и не засну. Хуже, что мне жить не хочется.

— Ты что, Шимек?! — Она вскочила как ужаленная, лифчик кинула куда-то на мешки. — Видали такого?! Жить ему не хочется! Сплюнь и перекрестись! — Подбежала ко мне, опустилась на колени, прижала мою голову к своим огромным грудям. — А может, ты кого убил, Шимек? Скажи. Мне можно сказать. Я как могила. Мой ты, мой. Даже если убил. — И расплакалась.

— Чего ревешь, глупая? Никого я не убивал.

— Ой, значит, здорово налакался. — Она отпихнула мою голову и тут же перестала плакать. — Может, тебе кто какой отравы подсыпал? Пепла от цыгарки или чего похуже. Закусывать надо было. Хоть бы и не хотелось, через силу. А в другой раз с кем попало не пей. Ты начальник, уважай себя. Ироды эти, они ж какие: в глаза всякий тебя до небес вознесет, а сам готов в ад затащить и еще уговорит, что ты у себя в хате. Господи, надо же так набраться. Я сразу смекнула, что тебя водка ко мне пригнала. Жить ему не хочется. А кому хочется? Пройдись по деревне, поспрашивай, никому неохота, а все живут и жрут почем зря. И покупают, что в глаза ни бросится. Нужно, не нужно. А мне, думаешь, хочется жить? Много у меня от этой жизни радости? Хорошо еще, ты иногда вспомнишь и зайдешь. Если которая-нибудь из твоих девок тебе отставку даст. А так только магазин да магазин. И еще с утра до ночи думай, придет, не придет. Я уж загадываю, войдет баба в магазин, значит, придет. А тут входит пацаненок или мужик. Иной раз не утерплю, на дорогу выскочу: не надо вам чего, Орышка, а вам, пани Стефанская? Лишь бы баба. Чего это ты, Каська, сегодня как не в себе? На исповеди была? Заходите, заходите, мне соду питьевую привезли. То привезли. Се привезли. И только открою магазин, нет чтобы подмести хотя б, все молюсь, приди, Шимек, приди, радость моя. За сигаретами мог бы прийти. Но, видать, ему в шинок ближе. Там небось купил. Сбегаю-ка, думаю, в шинок, к Ирке, чтоб не продавала ему, пусть скажет, только у меня «Спорт». Ой, дура ты, дура, так он другие купит. «Курортные» не хуже. Им без разницы, лишь бы смолить. Ну и что теперь, проклясть его? Заказать обедню? Или чтоб мне ребеночка сделал? А если скажет, что не его? Не дай бог, ребенка возненавижу. Да как же ненавидеть такую малюточку? Вдруг бы полюбил сыночек когда-нибудь мать. А ты сама виноватая. Путалась с кем ни попадя, от каждого могла понести. Ну, путалась, но уж я-то знаю, чей ребеночек. Неужто было сидеть и ждать, покуда ты невесть когда заявишься, а то и совсем не придешь?! Кровь не водица. Пошто я девка? Самой, что ль, себя ублажать? Все равно ты на мне не женишься, я знаю. А пока молодая еще, охота берет, против себя не попрешь. Ночью иногда просыпаюсь — лежит, кажется, кто-то на мне. Но кто бы ни был, ты это, Шимек, ты. Закрываю глаза и тебя вижу, тебя чувствую. Гриву твою треплю. И говорю себе в душе, ох, Шимек, хорошо-то как. Спасибо господу, что ты на свете живешь. А это вовсе Франек Козея или Незгудка Стах. Сделал свое дело, застегнул портки и пошел. Хорошо с тобой, Каська, самое большее скажет. Может, нужно было у него спросить, а Шимек где? Ведь тут Шимек был. Я думала, ты Шимек. Обманул меня, сукин сын! Зенки выцарапаю! А ну катись! Не то подыму крик, что магазин обокрал! Каська шлюха, но не для всех! Хочет — шлюха, хочет — нет. А захотела б, и графиней могла бы стать. Панна Кася, вы прямо графиня, говорил мне как-то один. Пути они тут ремонтировали. Эх, был бы я граф! Нарядил бы панну Касю в шляпу, в меха, в туфли вот на такущих каблуках. И в открытой коляске повез в костел. А вы думаете, я продавщица — значит, с каждым, да? Потому как вы землей богатые. Фигу вам! Я только Шимекова была. Хоть бы вы все рассказывали незнамо чего. Где какая у меня родинка. И которому было лучше. Его я. Его единственного. А это вроде как жена. Господу и так все известно. Незачем мне ему клятву давать. И без того он нас соединит, когда помрем, вот и выйдет то на то, все равно что здесь, на земле. Спросит: Шимон, хочешь Катажину эту себе в жены взять? Продавщицей она в твоей деревне была. Сигареты ты у ней покупал. Разное про нее болтали, и кой-какая в этом правда есть, но душа ее была тебе верна как собака, а тело сгнило уже. А ты, Катажина? Хочу, господи. Для того и померла. Я бы еще долго за прилавком могла стоять. И неплохо б жила. Иногда какого-нибудь дефициту подкинут. Раз, господи боже, лимоны привезли. Люди набросились, чуть не поубивали друг дружку. Из-за лимонов. Ну не дураки? Хоть бы еще лимоны эти сладкие были, а то ведь кислые как черт. Или возьму корочку хлеба, погрызу, погрызу, и расхочется слезы лить. В магазине накричусь, и плакать не останется сил. А то подумаю, вдруг завтра придет. Снился мне, может, придет. Шел куда-то во сне, ко мне, может? Я в окошко выглянула. Шимек! Шимек! Приснился ты мне! Но ты хоть бы рукой помахал, нет, дальше пошел. Небось опять к какой-нибудь из своих затрух. Чтоб ты ноги переломал и не дошел, а у ней чтоб волосья повылазили! Думаешь, я ничего не знаю? Мне люди обо всем докладывают. Магазин как костел. Одному батон оставлю, другому еще чего-нибудь — и знаю все, что ты делал, где был. В шинке пьешь, так мне сейчас донесут, что ты пьешь в шинке. А с той рыжей гулял, еще и донести не успели, сама, паразитка, тут как-то похвасталась. Я ей, гадине, ничего не продала. Буду жаловаться, кричит. Жалуйся, хоть к старосте беги! Поглядим, чью сторону он возьмет. А уж потом только люди: он с той рыжей, Каська. С рыжей той. На мосту с ней стоял, а смеялись — вода кипела в реке. Беги, спихни эту рыжую образину с моста. Там омут глубокий, вмиг затянет. Ой, дура ты, Каська, дура. Глупая как печка. Может даже, глупей во всей деревне нет, на всем свете. Но хочется ли мне жить, Шимек, я себя никогда не спрошу. Зачем спрашивать? На глупый вопрос умного ответа не жди. Да и сколько ее, жизни, всего? Меньше наперсточка. А наперсточек сам меньше малого. Говорила я тебе, брось ты эту гмину ко всем чертям. Умней не станешь. А от писанины самый умный сдуреет. Много проку, что ты на бумажной работе? Придумали когда у вас там хоть одну умную вещь? Вот у меня магазин — до шести был открыт, а теперь придумали, чтоб до семи. А чем до семи торговать? Может, это какая из твоих девок. Тоже пошли ее подальше. Ей бы, суке, не отказывать тебе, а на коленях молить, чтоб не бросал. Я б ей патлы повыдирала, кабы знала, которая. Говорили, какая-то из Ланова. Что на ней, свет клином сошелся? Да их как мух, крутят задницами, зубы щерят, груди чуть не поверх платья взяли моду носить, смотреть стыдно. Тьфу! И всякая мужика норовит подцепить. Не Яся, так Стася. Еще думает, счастье свое словила. А этому счастью грош цена. Мужик пьет, дерется и только б детей мастерил. Очень надо за таким счастьем гоняться. А даже если изловит — как узнать, что это оно и есть? Многие уже таким счастьем по горло сыты, а все про счастье, про счастье. На самом-то деле кто счастливый? Тот, у кого ума нет. Но, может, ты один, Шимек, для счастья сотворен? Тогда найдешь такую, с какой будешь счастлив. Я тебе мешать не стану. Ну скажешь ты: ох, дура эта Каська, ох и дура. И чего только продавщице в башку может взбрести! Поглядите на нее! Нет хуже, когда шлюха мечты начнет строить. В постели, правда, хороша была. Нет, не должен господь бог всем разрешать мечтать. Кому в магазине назначено торговать, тот пускай и торгует. А ты пойдешь как-нибудь на гулянку и найдешь, которую искал. Сама к тебе прилетит. Гулянки теперь одна за одной, у всех только забавы на уме, а платья короче да короче. Скоро мужику не понадобится бабе под юбку лезть, потому что не станет юбок. И как тогда ходить, скажи, Шимек? Так и не стыдиться ничуть? Со стыдом-то вроде полегче. А иной раз сколько стыда, столько и удовольствия. Хоть по лапе стукнешь. А ну вали отсюда, срамник! Ишь распустил руки! Сбегаю-ка я завтра с утречка к Зоське Малец, может, ей какой товар привезли. Я б себе тоже платье справила. Чем я хуже? Коленки, конечно, толстые. Правда, толстые, погляди? За прилавком еще куда ни шло. Но на гулянку ты б со мной не пошел. Тебе надо, чтоб коленки были как яблочки. И чтобы на ходу не видать, как сгибаются. Найдешь, наверное, себе такую. Пойдете польку плясать, ты притопнешь что есть мочи, у ней платье взметнется, вот и увидишь, она ли тебе сужена. Только гляди, как бы не обмануться. Она-то, может, тебе сужена, да ты ей нет. Покажется ангелочком, а эти всего хуже. Станет потом у тебя хворать, а то и не подпустит к себе. И что делать? Хоть беги в нужник. Вот тебе и райская жизнь. Плюнь ты тогда, Шимек, на это свое счастье. Скажи: не счастье ты, а дерьмо. И приходи к Каське. Хоть такой же пьяный, как сейчас. Все равно — приходи. И даже в такой дождь, как сейчас. И в грозу. И с утра. И в обед. И в любое время. Скажешь, закрой, Кася, магазин. Я и закрою. А чего? Не аптека, чтоб кому лекарство понадобилось, не то помрет. А соль завтра купите. Разок и непосоленное можно поесть. Вон, читайте лучше: учет. Черным по белому: прием товара. Что привезли? А ничего, это я с Шимеком тут. Помиловаться охота взяла. Ах ты, зараза, среди бела дня, не могла, покуда все купим, подождать? Ну, могла, да он пришел и сказал, закрой, Кася, магазин. Аккурат ты ему понадобилась? Других, что ль, нету баб, и побогаче тебя? Да с какой бы он мог свои номера откалывать? Вот так, припереться мокрому, пьяному и сказать, что не хочет жить? А Каська, всякой бочке затычка, его утешай — кто ж утешит, как не она? Когда он ни пожелает, хоть утром, хоть в полдень, хоть вечером, хоть посреди ночи. Я и на всю жизнь согласная, только б он захотел. Могу и по росе, и в чертополохе, на току, на стерне. А захоти он — и на сковородке в аду, и было б не хуже, чем в райских кущах, лишь бы с тобой, Шимек. Мне себя не жаль. Да и чего жалеть? Это только те, в которых счастье, мнят, что они еще из рая не выкатились. И каждая бы хотела, чтоб ее змей обольщал. Ну и сидите, рожи, в своем раю! А ты плюнь и приходи. Меня обольщать не надо. Скажешь, разденься — я разденусь. Каське все едино. Лишь бы тебе, Шимек, было хорошо. Я за них за всех буду. Небось за день не перетружусь, что у меня за работа. Невелика штука за прилавком стоять, хватит силы. Никогда тебе не скажу: умахалась я, не сегодня, Шимек, приходи в другой раз. Мне всегда будет хотеться. Каське чтоб не хотелось? Она еще на том свете будет вспоминать да совращать ангелов. А призовет ее господь: ты зачем ангелов совращаешь, так Каська ему ответит, я-то что, господи, ты сам меня для Шимека сотворил, из его ребра. Я сделана, чтоб ублажать, вот и ублажала. А прискучу тебе, Шимек, ты не приходи. Но если снова тебя которая-нибудь бросит, хоть с горя приди. Только не говори, что жить не хочется. А то Каське еще пуще не захочется. Кто тогда в магазине будет торговать? Разве что бухгалтершина плюгавка! Но и с горя — все равно, приходи. С горя-то иной раз слаще. Пока я смогу, приходи, Шимек. А не смогу — сама тебе скажу. Не приходи, Шимек, больше. Груди у меня обвисли. Кожа отстает от тела. Вон, погляди, пупок как расползся. Седею я, Шимек. Уже и старые мужики перестали ко мне подъезжать, и Касей никто не назовет, только и слышишь: Каська, зараза. Ползает, говорят, как сонная муха да сквернословит. Ты себе, Шимек, помоложе сыщи. Тебе помоложе нужна. А мне пора у бога прощенье вымаливать. Купи мне только за старое-былое четки. Поведешь какую девку на ярмарку, вот и купи. Дорогие не надо, лишь бы крепкие. Чтоб не стерлись в одночасье в пальцах. Мне молитв незнамо сколько читать. Может, ты знаешь сколько, Шимек? Я тебе никогда не отказывала, должен знать. И не откажу. Но сейчас от стоянья этого за прилавком поясница разламывается. И жилы на ногах веревками вздулись. И нет-нет подумаю, как же это я буду помирать? Хорошо бы вместе с тобой, Шимек. Пусть уж она будет, загробная жизнь. Может, ты и на том свете придешь и скажешь, закрой, Кася, магазин. Но пока надо жить, Шимек, надо жить. Что может быть лучше?