Камень на камень - [114]

— Нет, я сейчас пойду, так, на минутку, присел. Не найдется у вас чего-нибудь выпить, Сковрон?

— Оставалось чуток с пасхи, да моя мне спину натерла. Уж так драло, до самых до костей, и гляди ж ты, помогло.

В пустых гнездах под стрехой вроде ласточки щебетали, хотя откуда в такую пору ласточкам быть? Наверное, померещилось. Вообще все вокруг, казалось мне, и было и не было. И дождь этот, и деревня, и даже Сковрон на пороге хаты. Дождь разошелся не на шутку, а я и не чувствовал, что мокну, так как уже ничего не чувствовал. Хотелось только упиться до беспамятства. Но для этого надо было встать с камня у Сковроновой хаты и куда-то пойти. А не так-то просто встать, когда не знаешь, куда идти. В шинок не хотелось. В шинке обычные горести хорошо заливать, когда свинья околеет, град побьет хлеба или дело в суде проиграешь, и нужно кому-нибудь об этом рассказать. А тут хоть бы и сам бог рядом присел, я б ему ничего не сказал. Самое большее — дождь идет, господи. Так он и без меня знает, что дождь.

Припомнилось мне, что Мартинек одно время торговал водкой. Я, когда еще в милиции служил, даже приходил к нему с обыском. Найти ничего не нашел, но в чулане все же стоял бидон, я спрашиваю, а это что? Керосин, говорит. Я понюхал — чистая сивуха. Ну да ладно, пусть будет керосин. С людьми надо по-людски.

Мартинек сидел у плиты, в рубахе и подштанниках, и подкидывал щепки в огонь. Жена кормила ребенка, но тот, должно быть, больной был, потому что орал благим матом, и мать насильно пихала сосок ему в рот. Еще трое ребятишек сидели в кровати под периной, рядком, спинами прислонившись к стене, осовелые какие-то, хотя, похоже, не спали, потому что, когда я вошел, посмотрели на меня, как голубым огнем обожгли. Это еще было не все его потомство. Вальдек в Лясове у Ярочинского пас коров, а Губерта взяла к себе бабка. И у всех были такие чудные имена: Рафал, Ольгерд, Конрад, Гражина.

— Дай литр, — сказал я.

Мартинек сперва ничего не ответил, кидал и кидал в огонь щепки, и только погодя буркнул:

— Откуда я тебе возьму?

— Дай, для себя прошу, не бойся.

— В шинок иди. Он еще открытый. Я больше водки не держу. На железной дороге теперь работаю.

— Дай ему, Ендрусь, — вмешалась баба. — Не видишь, на нем сухой нитки нет? Куда его в шинок посылать. Забыл про тот бидон? Добро надо помнить.

Мартинек со злостью посмотрел на жену.

— Ты как его, зараза, кормишь?! Орет и орет, ушам больно! — И дальше кидает щепки в огонь. — Бутылка есть? — рявкнул.

— Нету.

— Ну так как же? В картуз наливать? Да у тебя и картуза нет.

Но встал, вышел. Ребенок опять разорался.

— Тихо, тихо, сейчас дам укропчику, пососи только чуть-чуть. — Мать вытащила из-под кофты другую грудь. — Может, в этой побольше. — Но ребенок попробовал и снова в рев. — Еще не понимает, что живет, а сколько уже наплакался. Ты жениться не собираешься, Шимек? Пора бы, что за житье одному.

Вернулся Мартинек, неся под рубахой литровую бутылку. Полную налил, по самое горлышко.

— Заткнуть только нечем, — сказал. — Разве из бумаги пробку скатать?

— Не надо, — сказал я.

— Может, подождешь, — предложила баба. — Похлебка картофельная сейчас поспеет. Поел бы.

— Нужна ему твоя похлебка, — оборвал ее Мартинек. — Его там небось с колбасою ждут.

Прямо за дверью я отхлебнул глоток. Потом в калитке второй. На другой стороне дороги, невдалеке, на перекрестке, стояла часовенка, я пошел туда и сел на ступеньку под Иисусом Христом. Дождь не только не перестал, еще сильней припустил, а может, мне в темноте так показалось, в темноте разное мерещится, чего днем ни за что не увидать. Но я как уселся на ступеньку, так и сидел под дождем, потягивая сивуху из горлышка, и даже вроде неплохо было. Чего-то я говорил Иисусу Христу, который сидел надо мной под навесцем, подперев руками голову, и о чем-то думал. И он мне чего-то говорил. И так мы с ним беседовали, покуда я не выпил все до дна и говорить больше стало не о чем. Я сказал:

— Ну я пойду, Иисусе, не то начну тоже думать, а мы ведь с тобой не ровня. Бутылку пустую оставлю, может, кто цветочков тебе принесет, нальет воды.

И пошел, сам не зная куда. Вдруг меня осенило: может, Каська еще в магазине. Давно я у нее не был. Разве что за сигаретами иногда забегал, хотя старался покупать в шинке. А чего другое понадобится, так ведь я в магазин иду, не к ней. Раз она меня даже спросила, ты что, никогда больше не придешь? Зайди как-нибудь. Зайди, не пожалеешь. Может, сегодня, я б задержалась.

Я подошел к двери, она уже была заперта. Крикнул: Каська, открой! Открой, слышишь?! Нету заразы, гуды ее растуды. А в другие дни сидит допоздна. И такое меня зло взяло, что я начал дубасить в эту дверь кулаками, бить ногами. Открывай! Но с той стороны — могила. Я уже хотел было сесть и ждать перед магазином под дождем до утра, как вдруг из-за двери донесся сердитый голос:

— Кто там?

— Я, Шимек! Открой!

Она открыла, злая:

— Нашел когда притащиться. Мне завтра учет устраивают, чтоб их нелегкая. А тут полмешка сахару лишних, откуда — ума не приложу. Не до тебя мне сегодня.

— Хочешь, чтоб я ушел?

— Хочу, не хочу! Заходи, раз уж здесь. — Она повернула за мной ключ в замке, задвинула засов. — Целый год его высматриваешь, а он и носу не кажет. И где ты так назюзюкался? — Крепко подхватила меня под руки и отвела в подсобку. Там горел свет. Усадила на какой-то мешок, не то с сахаром, не то с солью. И вскрикнула: — Пресвятая богородица, на кого ты похож! Топился, что ль?! Нитки сухой нету! А может, у бабы был? Так и оставался б у ней. Нет, пришел мне дурить голову. И без тебя мозги сохнут — как закрыла магазин, считаю-считаю, и все полмешка лишних. А жаба эта, бухгалтерша, спит и видит, как бы меня вытурить да свою плюгавку на мое место впихнуть. Когда ни придет в магазин, все что-нибудь не по ней. То мух много. Висят вон липучки. Такие уж они есть. Незнамо чем намазанные. И не в городе магазин, в деревне, как же без мух. То почему не подметено. Сама подметай, стерва! В договоре не написано, что я должна подметать. Хотите, прикажите людям перед магазином обувку скидать, тогда и подметать не понадобится. Виновата я, что ейный мужик проходу мне не дает? Держи его при себе, я разве против? Да не больно ты ему нужна, лупоглазая, на такую сам черт не позарится. А мне всё: панна Касенька да панна Касенька. И хихикает, старый хрен, ну прямо крысу сапогом давит. Катитесь куда подальше, пан Мажец, здесь торговая точка, а не то, что вы думаете! И не посмотрит, что люди кругом. А эта змея Скрочиха: побойся ты, Каська, бога, в ад через этих мужиков пойдешь. Ну, значит, нам по пути будет. И плевала я на ваш ад! — Она вдруг схватила меня под руки, дернула, я чуть на нее не упал. — Пересядь туда, здесь сахар, намокнет и собьется в комки. Не будь ты такой потаскун, я б тебе зонт купила. Под зонтом бы ходил. Видал, у ксендза какой? Идет ксендз за гробом, так хоть в три ручья дождь, всех разгонит, а он сухой. Еще причетник зонт этот над ним несет. Ты ведь тоже не кто-нибудь, в гмине служишь. У Смотека и то есть зонт. Зять ему привез. Ввалился тут раз ко мне в магазин с раскрытым зонтом. Я ему говорю, здесь дождя нет Мне только горчицу, Касенька, горчицу, чего я буду закрывать, открывать. Может, проспишься сперва?