Калуга первая (Книга-спектр) - [61]

Голубое.

Когда он пришёл, я уже плохо видел. На этот раз его облик узнаваемо выплыл из белой мутности, и я испугался.

- Ты?! Ах, это все-таки ты! - Задыхаясь, крикнул я. - Разве я тебя ждал! Разве ты - это он!

- Господь с тобой, - отвечал он, прикрывая одеялом мои дрожащие ноги, - кого тебе ждать, если не меня.

- Ты - он?! - хохотал я. - Ты, который лишил меня веры, любви, счастья, превративший мои пустые руки в крысиные лапки. Ты, который тыкал меня носом в мои мерзости? Уходи, или я тебя ударю.

- У тебя не хватит сил.

Я поднял руку, и она тут же бессильно упала, но я весь дрожал от ярости и ненависти к нему.

- Ты отнимаешь надежду, ты дразнишь призрачными обещаниями, ты рушишь! - хрипел я. - Ты ищешь одни гнойники и тычешь в них своим праведным пальцем. У меня есть светлое, да, оно было, но ты топтал его! Любой мой шаг тобой высмеян. Ты мне мешаешь, уйди, я не хочу тебя знать!

Наверное, я почти плакал. Мне виделось, как со стороны я похожу на прижатую кочергой пищащую в истерике крысу, но я продолжал, переступая все пределы:

- Это ты сделал меня одиноким и больным. Любуйся же с вершин своей победы. Тебе нужно было доказывать, что ты прав, что это ты талантливее и весь исключение. Ну и что! Это из-за тебя я остался без ничего! У меня была надежда на него, а пришёл ты, добивать то, что от меня осталось. Ну, соси же кровь из мертвеца, пей её!

Он маячил у меня перед глазами, и я уже не разбирал, кто это - тот, кого я знал, кто причинил мне вечное горе, оставив без надежд на человеческое счастье, лишивший покоя, чей путь всегда скрещивался с моим и чьё мироощущение требовало от меня сегодняшнего бессилия, или тот, кого я действительно ждал, кто мог бы излечить меня одним лишь взглядом. Я уже ничего не видел, когда спросил:

- Кто ты? Неужели я так и умру, уйду во мрак, а здесь все будет по-старому?

Он сказал:

- Молчи.

- Вся эта жизнь - какая-то насмешка надо мной, - бессильно шептал я в темноту, - неужели я должен вот так исторически жить изо дня в день среди всех, улучшать и создавать в бесконечность, оставаясь элементом вселенной? И это всё? Для чего, ради тебя, да!

Он говорил:

- Ты меня ждал, я знаю.

- Тогда скажи, во что мне верить?

И он отвечал:

- Верь в меня и помолчи пока.

Но меня несло, и я тихо рассказывал, какую сотворил себе месть, как изнурил плоть и не нашёл веру. Я не хотел смотреть и не открывал глаз. Я спрашивал, как там крыса. Он отвечал, что с ней всё в норме, он шутил, что мне просто нужно было заводить кошку.

- Ты знаешь, за что я тебя ненавижу? - спросил я.

Он промолчал. Наверное, не хотел этого знать. Но я говорил ему, что это он превратил мою душу в отвалы, где уже ничего не произрастёт, кроме злобы к самому себе.

- Ты мне доказывал, какой ты цельный и красивый, - шептал я, испытывая какое-то странное наслаждение, - и я увидел свою ничтожную участь. Я думал, вот теперь-то я изменюсь. Но с какой стати! Подобные мне не меняют ни кожи, ни сердца. У меня только ум, который может посмотреть на себя со стороны и ужаснуться. Ужаснуться и больше ничего!

- А что тебе ещё? - услышал я.

Как я ждал этого вопроса! Всё, что я ему ещё мог сказать, он уже понял, иначе бы не спросил.

- Я хочу тебя! - попытался я крикнуть. - Я хочу исчезнуть в тебе или быть тобой.

Я смеялся, бормоча, что хотел бы прожить капля за каплей всю его жизнь, дышать, смотреть и спать им, быть в нём, в его одиночестве, в каждом его движении, в любой мысли...

Много я ему наговорил. Я говорил всё, потому что всё можно было списать на бред. Да и не хотел я теперь бороться с крысой и ждать уже ничего не ждал. Он пришёл, как насмешка. И я хотел умереть шумно. Пусть он и через мою агонию перерастёт, раз он такой великий и цельный человечек.

Мне уже ничего не нужно было, я уже ничего не хотел, я выговорился, и не запомнил бы его ответ, если бы он не был так краток:

- Всё это возможно, - сказал он, и я понял, что и на этот раз я не заразил его ни состраданием, ни трагедизмом. Меня это задело сильнее, чем его ответ.

- Как это возможно! - открыл я глаза.

- Воображение соображения, - засмеялся он.

Да, именно засмеялся, может быть, точно так, как я, когда вывалил в бак крысе все свои припасы. Но у меня уже не было сил сопротивляться. Я закрыл глаза. А он сказал:

- Ты подумай об этом, когда окрепнешь. Испытай на каком-нибудь пустяковом примере. Вдруг и в тебе включится, если ты, конечно, действительно этого хочешь. А пока выпей вот это.

И он поставил рядом со мной тарелку с бульоном.

* * *

Вырви глаз, оторви руку, отломай ногу. Это, конечно, полегче, и жить можно, а вот если, к примеру, глаза закрыты, руки не шалят, ноги не двигаются, а тем не менее в голове всякие образы и всё прочее, то тут-то и тупичок.

Голову Кузьме Бенедиктовичу нужно оторвать. При чём тут руки и глаза! Если голова его весь мир впускает, который, как все знают, ещё не так совершенен, как хотелось бы. И никто не может бросить в Кузьму Бенедиктовича камень.

Но лучше сначала о том, что Кузьма Бенедиктович сидел. Об этом и Леонид Строев не знает. Выпадал, бывало, чудный друг из его поля зрения, два-три года болтался где-то, а распространяться о своих похождениях не любил. Стеснялся или забывал. Сидел он давно и недолго. Тогда ещё за такое почему-то сажали. Год с чем-то, как злостный. Но не рецидивист. Самый безобидный уголовник. Могли бы и меньше на первый раз дать, если бы вёл себя поприличнее и не прикидывался тупым, как его посчитали судьи. Они его спрашивают: "Фамилия? Вы кто?" А он им: "Этот, как его... сознание человечества... в этом... в оболочке ощущений". Они ему: "Что вы нам головы морочите?" А он им: "Вы это... как его... мои органы, а я тоже ваш". Разозлил хороших людей. И дали полтора. Но благодаря безупречному поведению и природной смекалке, а также гуманности тамошних властей досрочно был выпущен. Все принимал как должное, суду после чтения приговора "большое спасибо" сказал, в лагере дешевый проект реконструкции зданий предложил. Проект приняли, и принес он экономии на девять тысяч рублей. Все там удивлялись, как это Бенедиктыч мог бичевать и лодырничать. Ни от каких работ не отлынивал, что говорили, то делал, как заведенный! Начальник лагеря дело его не раз перечитывал, все не мог поверить, как такой мастеровой гражданин мог два года не принимать участие "в социальном общественно-полезном производстве" , "тунеядничать", "паразитировать", потреблять, ничего не давая взамен. Вызывал его, спрашивал, но Кузьма Бенедиктович мало что помнил из прошлой жизни. "Завязал я, гражданин начальник", - говорил, как в фильмах слышал. Но тогда уже выходил он из состояния полусна, появилась та самая чарующая улыбка, и трубку он завел, сам сделал.