Каллиграфия страсти - [53]
Соланж слышала все мои записи. Она не любила Шопена, считая его композитором «бесполезно романтическим». Не берусь комментировать мнения и суждения, которые не имеют оснований, формируются черт знает из каких посылок, и никому не придет в голову их откорректировать. Зато меня тронули последующие изыскания Соланж, касающиеся меня, которые я не мог предвидеть и на которые не смел и надеяться. Она отмечала все следы, оставленные мною, пока я колесил по свету, все, что уже отделилось, стало «не-мною», и на что моя власть уже не распространялась. Ума не приложу, как ей удалось раздобыть старые видеопленки, где я играю Дебюсси, Шопена и Бетховена, но, по ее словам, она видела их все. Ее поразила одна Мазурка Шопена, ор. 68 № 4. Ей было невдомек, что это его последнее сочинение, продиктованное фактически со смертного одра. А я вдруг поймал себя на том, что раньше не обращал внимания на тональность: фа-минор, как и в Четвертой Балладе.
Я смутился при упоминании об этой Мазурке: она всегда нагоняла на меня страх. Я не был готов к ее глубокой простоте, мглистой размытости красок, словно для того, чтобы ее сыграть, нужно было еще повзрослеть. Как близко время написания Мазурки и Баллады и как велико их различие! Теперь я догадывался, о чем говорил Джеймс. Как полна кода Баллады страсти, гнева, обреченности, какое отчаяние чувства бьется в ней! А Мазурка вся — Джеймс, с его меланхолией, с наслаждением от оплакивания непрожитого мига, с несовпадением чувств. И внезапно я понял, что Соланж, моя Соланж, юная и прелестная, должна по-своему воспринимать мое тощее, совсем уже старческое тело, а я и не заметил, когда оно состарилось. Вот она сидит у окна, нога на ногу, прислонившись головой к стене, и поднявшийся с вечера ветер шевелит ее светлые волосы. Она в том возрасте, когда еще можно чередовать меланхолию и страсть. Они, как две волны, набегая друг на друга, разбиваются и смешивают свои рисунки.
Вот уж поистине этот миг моей жизни я прожил в фа-миноре. Впервые за вечер, начавшийся с чудесного появления Соланж, осознал я, что все имеет объяснение, ничто не происходит по воле случая. И это умение совместить далекие события — привилегия людей, много знающих и умеющих прочесть мир согласно законам, известным только им. Они изобретают язык и письменность там, где их, казалось бы, не может быть, да и нет на самом деле. И хоть это и было естественно, я удивился, снова вернувшись мыслями к Аннетте и ее почти болезненной чувственности, когда ощутил, что тело Соланж снова потянулось к моему.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Может, это и случайные совпадения, но совпадения вполне в романтическом духе. Русский пианист Андрей Харитонович был арестован в ночь с 16 на 17 февраля 1949 года. Ровно через 100 лет с того дня, когда Шопен завершил финал Баллады: на листках, лежащих передо мной, стоит дата 17 февраля 1849 года. Если Харитонович знал эту дату, то представляю, какой презрительной улыбкой встретил он тех, что пришли за ним. Им-то было невдомек, что не законам режима подчиняются они, а законам драмы, понять которую им не дано. Некоторые биографы утверждают, что точная дата рождения Шопена — 17 февраля.
В этом переплетении дат можно запутаться и свихнуться. Склонен думать, что тут дело не в случае, а в том, что, не знаю, как, но Харитоновичу удалось оттянуть арест до этой многозначительной даты и наполнить смыслом акт слепой репрессии.
Поразительно, как различны были наши миры и как, в конечном итоге, они зависели от случая. В моем мире, а ведь прожил я практически весь двадцатый век, случай был прекрасным строительным материалом. На нем строились сюжеты, возводились здания, он придавал смысл ничего не значащим вещам. Куда же в этой системе поместить мою Соланж? Отнесу ли я ее к случаю или к тому сюжету, который до сих пор стараюсь выстроить? Не знаю. Даже сейчас, через много лет, не берусь этого сказать. В ту ночь я сыграл ей Четвертую Балладу и последнюю Мазурку. Она не была удивлена или восхищена, скорее — возбуждена тем, что она называла «легкой силой моих рук». Впервые мною не восхищались, я просто нравился. Как Аннетте, которая не ведала ничего о моем пианистическом мастерстве, зато знала мое тело и домогалась его.
Всю жизнь я завоевывал женщин своей славой, обаянием знаменитого артиста. Деньгами, наконец. А тут я оказался перед женщиной, даже не просившей меня сыграть, просто предоставлявшей мне делать все, что я хочу. И слегка дувшейся, потому что в моем доме не было ни одного зеркала. Все это смущало меня. Я еще раз сыграл Балладу, и мне почудилось, что ноты перепутались. Как знать, может быть, первая моя версия была ближе всех к истине: Шопена ослепила страсть, а капризница Соланж заставила его переписывать партитуру, вовсе в том не нуждавшуюся. А про последнюю шутку Бога, смутную вину перед Которым всегда чувствовал, я сам все напридумывал.
Завтра снова явятся гамбуржцы из студии грамзаписи, доберутся ко мне в долину Роны. Но время еще есть: аэропорт расположен далеко. Они явно поведут речь о полном собрании записей Шопена. Некоторые произведения я вовсе не записывал: Экспромты, Скерцо, нет полных записей Ноктюрнов. Это была бы отличная работа, но я терпеть не могу укладываться в сроки. Они же любят точность: им кажется, что трех лет вполне хватит. Иногда я их просто не слушаю, и они понимают, что я могу настоять на своем даже против десяти человек. Считается, что мне все позволено, и я этим пользуюсь. Нет больше ни Аррау, ни Магалова, ни Гульда. Остались только Рихтер да я. Они любуются тем, что называют «капризами гения». Мне же больше по сердцу называть это «пробелами в выносливости», которых я стыдился всю жизнь. Я получил строгое воспитание, а воспитанный человек не может позволить себе капризничать, он должен уметь подстраиваться к любым условиям. Так, по крайней мере, учил меня отец, всегда скрывавший свои слабости.
«Отранто» — второй роман итальянского писателя Роберто Котронео, с которым мы знакомим российского читателя. «Отранто» — книга о снах и о свершении предначертаний. Ее главный герой — свет. Это свет северных и южных краев, светотень Рембрандта и тени от замка и стен средневекового города. Голландская художница приезжает в Отранто, самый восточный город Италии, чтобы принять участие в реставрации грандиозной напольной мозаики кафедрального собора. Постепенно она начинает понимать, что ее появление здесь предопределено таинственной историей, нити которой тянутся из глубины веков, образуя неожиданные и загадочные переплетения. Смысл этих переплетений проясняется только к концу повествования об истине и случайности, о святости и неизбежности.
Это книга о двух путешествиях сразу. В пространстве: полтысячи километров пешком по горам Италии. Такой Италии, о существовании которой не всегда подозревают и сами итальянцы. И во времени: прогулка по двум последним векам итальянской истории в поисках событий, которые часто теряются за сухими строчками учебников. Но каждое из которых при ближайшем рассмотрении похоже на маленький невымышленный трагический или комический роман с отважными героями, коварными злодеями, таинственными загадками и непредсказуемыми поворотами сюжета.
Что может быть хуже, чем быть 39-летней одинокой женщиной? Это быть 39-летней РАЗВЕДЕННОЙ женщиной… Настоящая фанатка постоянного личного роста, рассчитывающая всегда только на себя, Дейзи Доули… разводится! Брак, который был спасением от тоски любовных переживаний, от контактов с надоевшими друзьями-неудачниками, от одиноких субботних ночей, внезапно лопнул. Добро пожаловать, Дейзи, в Мир ожидания и обретения новой любви! Книга Анны Пастернак — блистательное продолжение популярнейших «Дневник Бриджит Джонс» и «Секс в большом городе».
Знакомьтесь, Рик Гутьеррес по прозвищу Кошачий король. У него есть свой канал на youtube, где он выкладывает смешные видео с котиками. В день шестнадцатилетия Рика бросает девушка, и он вдруг понимает, что в реальной жизни он вовсе не король, а самый обыкновенный парень, который не любит покидать свою комнату и обожает сериалы и видеоигры. Рик решает во что бы то ни стало изменить свою жизнь и записывается на уроки сальсы. Где встречает очаровательную пуэрториканку Ану и влюбляется по уши. Рик приглашает ее отправиться на Кубу, чтобы поучиться танцевать сальсу и поучаствовать в конкурсе.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.