Каллиграфия страсти - [25]
Некто. Трудно было сказать точнее. С Джеймсом точность была необходима, потому что он походил на врача: стетоскоп и молчание. Он закурил сигару наихудшего качества; временами и утонченнейшие люди имеют издержки вкуса. Потом взглянул на меня с сомнением: «Ну да, история с рукописями в Восточном Берлине известна. Возможно, существуют страницы неизвестных рукописей Генделя или Баха, готов поверить в какие-то неопубликованные произведения Моцарта и даже Бетховена. Но Шопена — не думаю. Мне кажется, это композитор, о котором известно все, даже произведения в набросках или ранние юношеские. Однако что-то меня в Вашей истории заинтересовало, дорогой маэстро. Можно, конечно, предположить, что некто хочет продать Вам банальную фальшивку. Пусть это Вас не беспокоит: едва Вы получите возможность взглянуть на рукопись, как я тотчас окажусь в Париже. И уж вместе мы не допустим ошибки. Но здесь есть нечто, настораживающее меня: ни в одной фальшивке не бывает отличий от известного печатного издания. Ну кто бы был способен выдумать что-то за Шопена? И потом, есть еще одно важное обстоятельство: зачем идти на риск и предлагать фальшивку именно Вам? Черт побери, если бы я хотел заработать, я бы знал, что надо сделать. Я бы отправился к любому коллекционеру, не способному отличить четырехстрочника от пентаграммы, и продал бы ему рукописную копию с печатного издания Четвертой Баллады. Но не пошел бы к Вам, тончайшему знатоку каждой ноты Шопена, у которого по всему свету есть друзья эксперты, так что фальшивка окажется сразу распознанной. И еще вот что я Вам скажу, маэстро: подумайте хорошенько, почему предметом фальсификации стала именно Четвертая Баллада, самое, быть может, сложное и самое значительное фортепианное сочинение XIX века? Отчего бы им не предложить Вам одну из Мазурок? Просто, коротко, несколько нечетких нот — и дело сделано. Может, даже подошла бы последняя из написанных им пьес, Мазурка ор. 68. Нет, маэстро, тут надо хорошенько подумать. Как мог этот отчаянный русский узнать Ваш адрес? Даже я не знал, что Вы теперь живете в Париже. Кстати, Вы уверены, что мои сигары так уж плохи? Вот увидите, они гораздо лучше, чем Вам кажется. Попробуйте, попробуйте». Это были его обычные шуточки. Он прекрасно знал, что его сигары не могли понравиться никому, и уж тем более мне, страстному любителю сигарет. Я улыбнулся ему, поднялся с кресла и отправился к шкафам, чтобы получше разглядеть все корешки переплетов, расставленных в порядке имен композиторов. Произведения некоторых — Рихарда Штрауса, Калькбреннера — я никогда не играл. Джеймс, продолжая наполнять комнату вонючим дымом, бегло взглянул на меня и начал, будто говоря сам с собой: «История Четвертой Баллады действительно необычна. Почему нет ее полной рукописи? Неизвестно. Но важно не это. Есть много рукописей Шопена и многих других, которые утеряны. Как правило, теряются ранние рукописи. Но Баллада написана в Ноане в 1842 году, Шопен уже знаменит и публикует свои сочинения одновременно в трех издательствах: в Англии у Весселя, в Германии у Брайткопфа и Хертеля и в Париже у Шлезингера. Его окружают друзья, и в их числе Жорж Санд, и они отлично переписывают ноты. Уж кто-нибудь наверняка посылал полную рукопись всем трем издателям. Но ее нигде нет. И это еще не все. Существуют два рукописных варианта Баллады, Вы это хорошо знаете: один в Нью-Йорке и один здесь неподалеку, в Bodleian Library. Оба неполные. Тот, что в Нью-Йорке, приобретен Рудольфом Каллиром в Люцерне в 1933 году, написан на 6/4 и первоначально находился у Доссауэра, друга Шопена. Тот, что в Лондоне, принадлежал жене Мендельсона Сесили. Почему рукопись неполная? Где остальные недостающие страницы? По какой непонятной причине друг Шопена хранит неполную и, возможно, неточную рукопись? И вероятно ли, что такой великий композитор, как Мендельсон, получил не всю рукопись, а только часть ее? И если он ее все-таки получил целиком, то как мог он ее потерять? Такое сочинение…»
Пока я слушал его, я добрался до одной любопытной рукописной партитуры, прислоненной к пюпитру и прижатой двумя скрепками. Снизу располагался валик, крутящийся под строчками не то иголок, не то гвоздиков. Джеймс подошел ко мне: «Я вам не показывал? Любопытная штука, правда? Это валиковое проигрывающее устройство фабрики пианол Джованни Бачигалупо, итальянца, кажется, генуэзца, но фабрика его в Берлине, и она очень знаменита. Он умер в этом году, глубоким стариком. Этот проигрыватель он сам подарил мне вместе с партитурой.
Узнаете музыку? Это ария Мекки-Мессера. В 1928 году Курт Вейль и Бертольд Брехт записали эту партитуру по случаю посещения фабрики Бачигалупо, и ее можно воспроизвести с помощью валика. Это тоже рукопись, маэстро, и она полная».
«Конечно, — заметил я, — но рукопись, купленная Каллиром, тоже имеет значение, даже неполная. Шопен начинает писать ее на 6/4, потом решает по-другому и заново начинает переписывать на 6/8. Эти листки остаются в стороне, возможно, даже были выброшены. Кто-то из друзей сохраняет их у себя. Рукопись Шопена для него пока лишь память о друге. Нужно время, чтобы рукописи стали представлять реальную ценность. Но в этой копии не может существовать ни одной лишней страницы. Рукопись, хранящаяся в Bodleian Library, имеет другую историю. Непонятно, почему она обрывается на 136-м такте. А где остальное?»
