Каллиграфия страсти - [21]

В то лето, когда он писал Балладу, в Ноане толклось много народу, которого он не переносил. И тем не менее эти люди имели привилегию слушать наиболее важные из его сочинений, вряд ли их понимая. «Мой маленький Шопен», — называла его Жорж Санд. «Мой маленький Шопен» — это он-то, одними Прелюдиями совершивший настоящую революцию в музыке XIX века! Как пострадала слава Шопена от персонажей, подобных Жорж Санд! Посредственная писательница, неспособная отличить ноту от собачьего лая, всегда готовая высказать мнение или совет, которого никто не спрашивал. Делакруа — другое дело, он понимал. «Мы вели бесконечные беседы с Шопеном, необыкновенным человеком, которого я очень люблю. Это самый настоящий из всех известных мне художников. Таких, как он, способных уважать и ценить себя, очень мало».

Бедняга Делакруа, он смутно понимал это, но не мог выразить точнее. Он представить себе не мог, насколько важна для истории музыки эта Баллада, которую он и другие обитатели Ноана слышали вначале фрагментами, потом более протяженными отрывками. Шопен, чтобы проверить связь фрагментов, играл, то и дело останавливаясь, исправляя то ноту, то украшение, то аккорд в левой руке, то меняя интервалы. Шопен тоже любил Делакруа, считал его истинным другом, но вряд ли один понимал что-нибудь в искусстве другого. Шопен не понимал картин Делакруа; глядя на них, он мрачнел, казалось, у него нет восприимчивости к другим искусствам. Он был способен даже на бестактность: однажды он сказал Делакруа (так, по крайней мере, утверждают), что предпочитает его картинам картины Энгра, забыв о том, что оба художника ненавидели друг друга, и Делакруа считал Энгра полным идиотом. Возможно, он был прав, лично у меня Энгр не вызывает никаких эмоций, зато Делакруа воспламеняет мысль. Люблю погружаться в насыщенные цвета его огромных полотен, таких, к примеру, как «Смерть Сарданапала», с контрастными лицами и пристальными глазами. Мускулы мужской фигуры с ножом напряжены, женская фигура сладострастно ожидает удара, как подарка более ценного, чем ее кольца и браслеты. Цвета Делакруа — пурпур и темно-коричневый, тела на его картинах мускулисты и пластичны, одежды мягки.

Но, кроме крупных полотен, в Лувре есть небольшая картина Делакруа, имеющая бесчисленное множество репродукций. Это знаменитый портрет Шопена, пожалуй, наиболее известное из его изображений. Когда я думаю о Шопене, я представляю его таким, каким его увидел Делакруа: красиво причесанного, горбоносого, сосредоточенного. Прекрасный романтический портрет, жизненный и в то же время загадочный. Каждый мускул лица вибрирует, оно все в движении, ни одна черта не доведена до определенности. У этой небольшой картины любопытная история. Она была частью единого полотна, где изображена и Жорж Санд. Быть может, задумывалась более широкая композиция, в которую эта картина должна была войти как часть. Однако холст с Шопеном и Жорж Санд, написанными вместе, никогда не покинул мастерской Делакруа. Только после его смерти он попал в коллекцию Дютийе, и два портрета были разъединены. Портрет Санд продали в 1887 году за 500 франков, потом в 1919 году за 35 тысяч датских крон, и он закончил свое странствие в одном из музеев Копенгагена. Другая часть холста — с портретом Шопена — путешествовала меньше. Она была продана в 1874 году за 820 франков и в 1907 году прибыла в Лувр согласно завещанию Мармонта.

Я знаю и рассказываю эту историю потому, что мой дед хотел купить эту картину на аукционе в 1874 году и промахнулся на несколько франков. Отец потом рассказывал, что для деда это было одним из самых сильных огорчений. Он еще раз безуспешно пытался купить ее и утешился, только когда она попала в Лувр. Дед был пианистом-любителем, он гордился тем, что играл Листу и был другом Клода Дебюсси. Но его истинной страстью был Фридерик Шопен. Родившийся в 1830 году, он успел еще побывать на концерте Шопена в салоне Плейеля 16 февраля 1848 года, последнем, который он дал в Париже. Я деда не знал, он умер за 4 года до моего рождения. Но отец, особенно в последние годы, часто рассказывал об этом концерте, о десяти билетах, купленных королем, о герцоге Монпансье, о том, что Шопен в тот вечер играл не только свою музыку, а еще трио Моцарта для скрипки, виолончели и фортепиано. Когда деду показали портрет кисти Делакруа, он был убежден, что именно так Шопен посмотрел на него перед тем, как сесть за инструмент. Таким Шопен запечатлелся в его памяти, и ему очень хотелось иметь этот портрет, но затея не удалась из-за Санд. Надо отдать должное Делакруа: он хорошо знал своих друзей и сумел передать все величие и гений Шопена и всю циничность и заурядность его подруги. На второй половине портрета, рядом с элегантным и одухотворенным Шопеном, Санд выглядит холодной и надменной: ее руки, взгляд, рисунок рта выдают авторитарный характер и привычку выставляться напоказ. Сравнивая оба изображения, можно догадаться, насколько мучителен был этот союз.

Хотя Шопен и не понимал Делакруа, они любили в Ноане дни напролет проводить в спорах. Именно там, в шуме загородного дома, и рождалась эта необычная Баллада. Однажды в Милане Артуро Тосканини сказал мне, что единственное, с чем ее можно сравнить — это улыбка Джоконды. Четвертая Баллада — пьеса непередаваемая, разорванное покрывало Майи, сквозь которое светится душа. Играть ее — все равно, что плыть под парусом, рассчитывая каждое движение, не позволяя себе резких рывков. Даже в самых быстрых пассажах запредельной сложности нужно быть начеку.