Калки - [105]

— К несчастью, — откровенно сказала Джеральдина, — у нас нет здоровой матки, которая могла бы питать эту клетку. Мы с тобой не в счет, а Лакшми постоянно сенситизирована.

Теперь мы живем как придется. Я понятия не имею, чем занимается Лакшми в Белом доме. Знаю только, что в этом году она не разбивала грядки. Джеральдина иногда видится с ней. Когда я спрашиваю Джеральдину, как там дела, она только качает головой.

Калки большую часть времени проводит за рыбной ловлей. Кроме того, он присматривает за курами, скотом и огородом. Я занимаюсь прополкой. Удивительно, как быстро все растет. Лафайет-парк превратился в настоящие джунгли, а сквозь трещины в асфальте Пенсильвания-авеню пробивается трава. Волки все еще с нами, но львы и другие тропические звери либо умерли во время первой зимы, либо все ушли на юг. Тишина и спокойствие стали еще ощутимей.

Мы редко говорим о былом. В прошлом году я посвятила несколько недель очистке нашей части города от битых машин, грузовиков, автобусов и останков. Теперь мы можем сидеть в Лафайет-парке и смотреть на Белый дом (который нуждается в покраске), не видя ни единого следа мира, погибшего два года назад.

Согласно Калки мы находимся в периоде сумерек, который предшествует каждой новой эпохе создания. Не знаю, как насчет новой эпохи, но сумерки налицо. Мы становимся все более равнодушными. Как к себе, так и друг к другу. Поскольку мы редко говорим о прошлом и не можем говорить о будущем — так как нет детей, которых мы могли бы учить, — у нас есть только настоящее, а в этом настоящем не так уж много предметов, которые стоят обсуждения. Мы сидим за обеденным столом и говорим о пустяках.

Сегодня утром Калки вошел в Кабинет, когда я писала строчки, приведенные выше. Он попросил меня оставить дневник на столе.

— Новые люди захотят знать, как все это вышло.

— Какие новые люди?

Калки расчесал грязными пальцами свою жесткую светлую бороду.

— Они будут, — сказал он. — После сумерек.

— Ты всерьез считаешь, что в этом мире есть другие выжившие? — Хотя иногда мы обсуждаем такую возможность, каждый знает, что все человеческие существа, кроме нас, исчезли с лица Земли. Эфир мертв. Сигналов на радиочастотах нет.

— Запиши, — промолвил Калки, указывая на дневник. — Я с самого начала знал, что у нас пятерых не будет возможности размножаться. — Я постаралась не выдать своего удивления. И недоверия. — Напиши, что я проверял каждого из пяти Совершенных Мастеров. И каждый из вас жил в ожидании, включая Джайлса. Я еще в Непале сказал тебе, что Джайлс — необходимый враг. А теперь запиши еще одно. Я с самого начала знал, что он был аватарой Раваны, царя демонов, который воспылал похотью к жене Рамы, моей жене. Но с помощью полчищ обезьян я уничтожил его на этот раз так же, как уничтожил его, когда был Рамой. Он был грозным врагом. Напиши, что он был высоким, как горный пик, что он останавливал руками солнце и луну и мешал им восходить. И мешал им восходить…

Последняя фраза показалась мне цитатой из «Рамаяны». Но поэзия меня не интересовала. Я задала прямой вопрос:

— Если ты знал о замыслах Джайлса, то почему не остановил его?

— Все сговорились сделать мое счастье полным. — Калки процитировал последнюю фразу из сказки о Раме. — Я есть то, что я есть. Вопросов больше нет.

— И логики тоже, — дерзко ответила я. Мне было нечего терять.

— У создания нет логики. У разрушения нет логики. У меня нет логики. Потому что я не человек, — вполголоса сказал Калки. Он не смотрел на меня. Наверно, он читал молитву. Пожалуй, так оно и было. — Но это не значит, что у моей вселенной нет плана. Когда кончатся сумерки, я начну новый цикл.

— Как? У Лакшми не может быть детей от тебя. А ты думал, что может. Ты ошибся.

— Нет. — Калки был мрачен. — Я всегда знал, что это невозможно. Но я проявил нетерпение. Хотел уничтожить время сумерек. Хотел прийти прямо к Золотому Веку. Хотел, чтобы он начался прямо сейчас, с наших детей. Но план Вишну изменить нельзя.

— Вишну — это ты.

— Я — его аватара. Но облаченная в плоть человека. Мои возможности ограничены слабостью человеческого тела. Джайлс пытался перехитрить меня, а я пытался перехитрить свой собственный план. Он потерпел поражение. Я тоже. Но теперь я снова связан с единственным верховным богом, чьим человеческим воплощением я был, есть и буду.

— Что дальше?

— Доведи дневник до сегодняшнего дня. Оставь его здесь. На этом столе. Он им пригодится. — Калки не счел нужным объяснить, кто такие «они». Спрашивать я не стала.

Кто такой сам Калки? Теперь не знаю. До Конца я считала его блестящим актером. После Конца я решила, что он может быть богом или древним духом во плоти. После смерти ребенка Лакшми я не понимаю его. И потеряла к нему интерес.

Что еще? Мы с Джеральдиной здоровы. Без конца говорим о путешествии. Но только говорим, как сестры из пьесы Чехова. Мы никогда не выходим из дома. Все равно я боюсь летать. Никто не ухаживал за самолетами уже больше года.

Самое лучшее из всего, что у меня есть, это прогулки с Джеком, Джилл и некоторыми из детей. Хотя они с наслаждением лазают по деревьям и ведут себя так, как положено обезьянам, но всегда охотно возвращаются в «Хей-Адамс».