Калигула - [145]

— Остаётся открытой единственная часть, и она не закроется никогда — на реке Евфрат, где живут парфяне. Не будем строить иллюзий только потому, что их царь пересёк реку, чтобы поприветствовать наших послов. Там будут говорить исключительно легионы.

Все выразили согласие, а Марк Ваниций встал и сказал с властной твёрдостью:

— Тот, кто поднимется в Палатинский дворец, попадёт туда потому, что так захотели мы. И должен помнить это. Он должен притормозить и отменить все эти безумные законы и земельные реформы. В первый же день, всё сразу. Чтобы никто не успел ничего сказать.

Его голос звучал громко и нагло, и Азиатик решил, что это опасный союзник. А когда все встали и стали расправлять торжественные складки на тогах, он задержал их и тихим голосом сказал, что вообще они говорили всё правильно, вот только не обсудили, как лишить жизни этого человека, а ведь пока он дышит, все их разговоры остаются мечтами.

БОГАТСТВО КАЛЛИСТА

В ту зиму Каллист уже считал себя могущественным и относил это на счёт своего гениального ума. Он, некогда выставленный на знаменитом рынке рабов на острове Делос и купленный, как лошадь, теперь распоряжался и внушал страх людям, чьи предки разрушили Карфаген.

За несколько лет, защищённый доверием императора, он сумел собрать неизмеримые богатства. Это сомнительное богатство родилось из бесконтрольного административного грабежа, из купленных приговоров, выкупов за военные поставки и общественные работы, за ремонт дорог и акведуков, даже за восстановление городов, опустошённых землетрясениями или наводнениями. Однако этот долгий грабёж начал выходить за рамки имперских финансов, и его скандальное богатство вызывало алчность других придворных. А когда его могущество зашаталось, он ещё не понял, что любой может легко нанести ему смертельный удар.

Однажды утром в начале декабря под нежарким солнцем сенатор Валерий Азиатик, сидя в тиши своего перистиля[63], у фонтана с драгоценнейшим лазуритовым дном, сказал:

— Этот грек мнит себя неуязвимым, так как весь покрыт золотом.

Перед ним, пониже, как слуга, сидел историк Кливий Руф, которому было рекомендовано описать эти дни. Оторвав зелёный лист, он уронил его в фонтан и ответил:

— Этот грек не понимает, что, если бросить в фонтан лист, он поплывёт, видишь? Но если бросить золотую монету, — он бросил, — она утонет.

Монета лежала на дне фонтана среди лениво плавающих вокруг рыбок.

— Может быть, ты смог бы с ним поговорить, Кливий. Для начала скажи, что тревожишься о нём, а до тебя дошли слухи…

Могущественный Каллист, выслушав скромного писателя Кливия Руфа, будто провалился в преисподнюю. После ночи терзаний и мучительных дум ему стало ясно, что предупреждение было сделано не из братской любви. Он понял, что нужно срочно найти новых сильных покровителей, готовых не замечать его прошлого, если взамен он сможет дать им то, чего они попросят.

Между тем Азиатик понял из слов смущённого Руфа, что Каллист никак не отреагировал на угрозу. И это был явный знак, что человека, столь близкого к императору, можно пошантажировать.

— Богатство — опасное искушение для тех, кто не родится в роскоши или, по крайней мере, не имеет к ней привычки, — проговорил Азиатик, вызвав взрыв недоброго смеха у своих наиболее верных сторонников. — Жажда золота ослепляет.

Кливий Руф снова нанёс визит Каллисту и с сочувствием дал ему понять, что некоторые враги ищут улик, касающихся сомнительных способов получения им денег. Грек побледнел под цвет желтоватого мрамора, как в своё время, когда открыл документы Тиберия, однако осторожно спросил:

— Зачем ты мне это говоришь?

Ошеломлённый Кливий растерялся.

— Палач, что пытал Бетилена Басса, — продолжал Каллист, — признался мне, что Бетилен в ту ночь в Ватиканских садах назвал многие имена. Палач не знал, кто эти люди, и другие свидетели могли не понять, о ком он говорит.

Кливий Руф передал Азиатику странный, по его мнению, ответ Каллиста, но Азиатик, выбравший этого неопытного посланника, чтобы его чистосердечие казалось убедительнее, уловил в этом ответе яд. Он знал, что той ночью в Ватиканских садах было много свидетелей, и не сегодня, так завтра они вновь обретут память.

— Предупреди этого грека, — злобно прошептал он, — что небезопасно жить, нося за спиной секреты.

Поскольку Каллист посылал большие суммы денег в далёкие от Рима места, сенатор посоветовал:

— Скажи ему, что золото можно спрятать под землёй, но сам он не спрячется.

Тогда Каллист — бывшего жалкого раба угроза лишиться богатств пугала сильнее, чем угроза для жизни, — ответил, что благодарит сенатора за его заботу. И добавил те же слова, что за несколько лет до того передал на Капри молодому Гаю Цезарю:

— Прошу вспомнить обо мне, когда настанет момент.

Так Каллист и Валерий Азиатик оказались связаны неразрывной цепью. Оба знали, что союзник втайне готов послать его насмерть, и смерть ужасную — такую, какую принял Бетилен Басс. Но поскольку оба хранили свои секреты в надёжных местах, теперь ничто не могло их разделить. И обоим спасёт жизнь смерть императора.

Тиберий был прав и дальновиден, опасаясь Каллиста, тогда молодого и безоружного. «Гадина ещё только вылупляется из яйца», — говорил он. А теперь этот грек стал искать сообщников в семье Цезарей, то есть среди людей, ежедневно бывающих в императорских дворцах. В конечном итоге он искал тех, кто сможет ослабить охрану императора.