Калигула - [144]

Азиатик успокоил его:

— Пошлём туда четырёх рабочих с кувалдами. Они быстро превратят эту плиту в пыль.

Тут вмешался интриган Анний Винициан, который после крушения неуклюжего заговора в Галлии скрывал своё злобное разочарование:

— Главное, не нужно забывать про записи, дневники, книги. Заберём их из библиотек, изымем из лавок вроде той, что близ храма Мира. И всё нужно сжечь.

Азиатик горячо одобрил его слова:

— Это важнее, чем сбросить плиты.

Он поискал глазами писателя Кливия Руфа и сладким голосом сказал ему:

— А ты, Кливий, любишь писать, и у тебя есть время на это, так, пожалуйста, напиши. Через несколько лет не останется никого, кто бы рассказал, как мы натерпелись от его злоупотреблений и произвола. А если, как говорит Сенека, в какой-нибудь библиотеке найдут твоё повествование, будущие историки скажут: «Это настоящий свидетель, он сам находился там в эти дни». И все узнают, как мы спасли Рим.

Тут Сатурнин оторвался от своих записей и закричал заплетающимся от вина языком:

— А эти его огромные корабли на озере Неморенсис, эти колдовские строения, что двигаются без вёсел и парусов, памятник разрушения империи!..

Азиатик без колебаний согласился:

— Пошлём туда охрану. Никто не сможет приблизиться. И всё быстро выбросим — статуи, культовые принадлежности, утопим жрецов, заполним корпуса камнями, сделаем пробоины: пусть идёт ко дну.

Этот сенатор Азиатик умел говорить немногословно, но выразительно, и все заметили, как на сей раз он в злобе опустился до подробностей.

— Этого архитектора скоро выгонят из Мизен, а там посмотрим, что с ним делать.

Азиатик дальновидно предполагал, что крепкие корабли ца воде — это не только памятник: они также поддерживали мечту. Пока он говорил, перед ним показался сенатор Марк Ваниций, который сам вынашивал схожие проекты, — умный союзник в стремлении к власти, грозный противник в её дележе.

Ваниций с присущим ему высокомерием вмешался:

— Ты говоришь, как очистить дом, но мы забываем закрыть двери.

Его сторонники засмеялись, и сенатор Азиатик подумал, что зря они смеются, так как этим выдают себя. Но это были проблемы будущего, а пока Марк Ваниций продолжал:

— Восточные границы империи были разорваны в клочья, а мы не занимаемся этим…

Азиатик спокойно ответил:

— Советую вам, учитывая, что мы объединились, сейчас же решить, кого пошлём с приказом. Предлагаю Луция Марса. Я долго разговаривал с ним. Это железный человек, он из марсиканских горцев, двадцать пять лет в легионах. Предлагаю отправить его тайно сейчас же. А когда настанет момент, все обнаружат, что он уже в Антиохии.

Толпа выслушала его, и предложение тут же приняли. Кое-кто подумал об идущих в руки должностях, о возвращении земель и огромной, неподотчётной власти.

Азиатик сказал:

— Вот что сделаем: этому Полемону, литератору, которого сейчас зовут понтийским царём, позволим выбрать самому, куда отправиться в изгнание, чтобы в тишине писать стихи.

Все засмеялись, и, постепенно расслабившись, один за другим, люди развалились на ложах в триклинии, стали есть куропаток с оливками и пить вино. Но на изысканном обеде не слышалось болтовни — здесь принимались суровые стратегические решения.

Полемон, царь-стихотворец, действительно будет изгнан за границу. О себе он оставит эпиграмму, скрытую меж страниц «Палатинской антологии»: «Смотри, этот череп был высочайшей крепостью души, оболочкой ума, который убили. Он говорит тебе: пей, веселись, укрась себя цветами. Потому, что ты тоже станешь пустой оболочкой, и очень скоро».

Валерий Азиатик поднял кубок.

— Этим набатейским арабам, что один за другим берут себе имя Харифат, царям тех мест, — хватит им давить на наши границы, всех выгоним обратно в пустыню. Там, в пустыне, много места.

Все рассмеялись. Вскоре легионы в самом деле займут Петру чудесный город, вырытый в скалах из порфира и песчаника, — и выгонят последнего набатейского царя в северные пустыни, а Набатейское царство станет провинцией Аравия.

Один проект влёк за собой другой.

— И все эти царьки в Коммагене, Армении, Эмесе, Эдессе…

— Успокойся, разберёмся с ними по одному, — спокойно пообещал Азиатик. — Это будет нетрудно. У них нет военной силы, одна болтовня.

Мелкие безоружные царьки действительно в тревоге соберутся в Тиверии, чтобы решить, что делать. Но легат Сирии — а им станет тот самый Луций Марс — объявит, что у Рима нет времени присутствовать на династических сборищах, и пошлёт всех по домам.

Тут Азиатик посоветовал:

— Ирода Агриппу Иудейского пока не трогайте, — а на протесты Марка Ваниция улыбнулся: — Его подданные помешались на независимости. А нам пока нет нужды разжигать там войну.

Он снова улыбнулся:

— Мне сказали, что он болен…

Ирод Агриппа — как в предзнаменование — укрепит Иерусалим, начнёт строить вокруг третье кольцо стен. Но не закончит, потому что Азиатик был верно осведомлён о его здоровье. Вскоре его настигнет смерть, в цезарейском театре во время визита нового императора. Иудея станет римской провинцией. Двадцать пять лет спустя последует страшная осада Иерусалима и побоища Тита. Но это в далёком будущем, а пока заговорщики видели, как после стольких тревог, неясности и страха в руки идёт власть. Так караван после перехода через бескрайнюю пустыню видит над песками зелёные очертания пальм.