Калигула - [147]

В атмосфере панического страха Валерий Азиатик решил:

— Больше ждать нельзя.

Жизнь им спас Каллист, который, видя, что молчание вызывает яростные подозрения в голове императора, вмешался:

— Мне пришла в голову мысль.

Император посмотрел на него, и тот выдержал взгляд светлых глаз.

— Мысль, кто может быть этот предатель.

Император всё смотрел на него, и Каллист, прекрасно знавший все шестерёнки власти, с мгновенной фантазией предположил, что объектом этого пророчества является человек, наделённый большими полномочиями, — легат в Азии.

— Его зовут Гай Кассий. В его жилах течёт кровь того Кассия Лонгина, который заколол Юлия Цезаря. У них фамильная традиция участвовать в заговорах и лютая ненависть к вашей династии.

Он говорил с убедительной твёрдостью, ледяным голосом, покрывшись желтоватой бледностью. И добавил, словно обвиняя себя в небрежности:

— Прежде всего нужно сместить его. Нужно послать людей, чтобы его арестовали и привезли в Рим в цепях.

Тут же, холодной январской ночью, с молниеносной скоростью императорских посланий был отдан приказ арестовать этого ничего не ведающего невинного человека.

Анний Винициан шепнул с жестокой иронией:

— Кони могут скакать быстро, корабли могут поймать попутный ветер, но расстояние велико: боги дают нам время на завершение замысла.

Азиатик предсказал со своей обычной улыбкой:

— Самым счастливым человеком в мире при известии, что «мальчишка» убит, будет этот Кассий, доставленный в Рим в цепях.

И никто не напомнил, что в тесном пространстве императорских дворцов обитает первый префект преторианцев, для которого все двери открыты днём и ночью, и что имя его Кассий Херея. А боги притупили память императора.

Наступило время праздника — в императорских дворцах устраивали Палатинские игры. В зале, который мы назовём залом Исиды, перед двором и друзьями императора давались изящные представления с танцами и мимами. Во дворце царила радостная суета.

Заговорщики сбились тесным кружком.

— Апартаменты полны людей, мы можем свободно передвигаться, — заметил Сатурнин.

И все единодушно решили войти внутрь.

— Никто в городе ничего не узнает, пока мы сами не скажем… А если придётся разгонять толпу, есть хорошо защищённое место.

Но удобный момент ещё не наступил, а празднования заканчивались на следующий день — двадцать четвёртого января.

В этот последний вечер измученный бессонницей император отдыхал в своих покоях, когда к нему пришёл молодой Геликон, бледный, несмотря на оливковую смуглость щёк. Припав на одно колено, он поцеловал императору руку и прошептал:

— Мне нечего сказать тебе, Август…

Император чувствовал его губы у себя на коже.

— Но я слышал, что из Юнит-Тентора приехал человек. В Юнит-Тенторе говорят боги. — Он поднял глаза. — Не бойся чересчур, Август. Он не утверждает, что ты должен умереть. Он только сказал, что смерть ходит рядом. Ходит, понимаешь? То есть он объявил, что мы можем её остановить…

Геликон, не вставая с колена, судорожно сжимал руку Гая Цезаря.

— Понятно, — сказал император, сам не ведая, почему так ответил. — Я привёл в готовность моих германцев, предупредил Херею.

Он встал и высвободил руку.

— Как только закончатся эти праздники, мы снова все увидимся.

Гай Цезарь быстро повернулся, и Геликон, всё ещё стоя на колене, смотрел, как он уходит широкими шагами в тесном и уже постоянном окружении непреодолимого эскорта слепо преданных ему германцев. Подумав, что император под надёжной охраной, юноша попытался отогнать навязчивые мысли.

Почти в этот же самый момент среди заговорщиков вдруг появился молодой племянник сенатора Валерия Азиатика и, торжествуя, с горящими глазами объявил, что трибун Домиций Корбулон, «брат этой проклятой ведьмы Милонии, сделавшийся хозяином Рима за её постельные заслуги», неожиданно отправился в Мизены. Как в своё время Германик в Антиохии, император остался один.

ЯНВАРСКОЕ УТРО

Он проснулся ещё затемно — на ночь он оставил щёлочку в ставнях и не до конца задвинул шторы, — один в комнате, в хрупкой тишине, полной пугающих теней. Император никого не позвал, не издал ни звука, а просто лежал с закрытыми глазами. Тишина ничем не нарушалась, и он поднял веки.

Начинался день. Всё так же один, не позвав слуг, император встал и нашёл Геликона, примостившегося на тюфяке сразу за дверью. Юноша резко проснулся и стал вставать. Император погладил его по голове, по коротко остриженным блестящим волосам, как собачонку по спине.

Геликон схватил его руку, приложил к щеке и с любовью поцеловал.

— Этот человек из Юнит-Тентора… — прошептал он. — Мне страшно.

Император улыбнулся ему:

— Приходи ко мне под вечер с этими проектами по Египту, обсудим…

Спускаясь по лестнице, он вдруг решил зайти к Милонии и маленькой дочурке Друзилле, в комнаты своей новой семьи, обретённой после того, как старую листок за листком всю ощипала смерть до полного одиночества на Капри. Семья, островок его абсолютно личной жизни, пристанище свободных человеческих чувств, без помех, без тревог, без лицемерия, — закрытый от всех чудесный садик. На новой вилле в самом деле появился такой садик. «Пардес», как говорили персы. А мы будем говорить «парадиз».