Калигула - [149]

Он отпил глоток и продолжил, видя, как по лицу Ирода разлился страх:

— А вдали верхом приближаются охотники. — Он передал чашу слуге. — Давай присядем.

Он ласкал взглядом свою дочь, которая смеялась на руках у кормилицы.

На втором представлении из глубины сцены появился Мнестер, босой, обнажённый, в одной узенькой набедренной повязке из золотистой ткани. Его чувственная, бесстыдная красота волновала самых суровых матрон, а у сенаторов и магистратов учащалось дыхание от желания и зависти. Рим был полон смутных слухов о балах, на которых эти танцы выходили за пределы мыслимого, о причудливой любви за огромные деньги, о разрывах, отчаянии и ярости.

Мнестер выбежал на середину зала и остановился. От искусного освещения лучи скользили по его коже, как вода, грудь вздымалась взволнованным дыханием, узкая набедренная повязка словно сползала с гладких бёдер. Но император, пока все смотрели на танцора, вдруг отвернулся, словно сзади его кто-то позвал. На самом деле зов послышался лишь в его мыслях, но трудно понять предостережения богов. Он бросил взгляд на Каллиста, и тот вздрогнул. Император заметил, как побледнел грек, — так же побледнел Брут под взглядом Юлия Цезаря, но это не вызвало у императора никаких догадок. Глаза его ума были слепы.

Мнестер танцевал. Мелькали тонкие смуглые лодыжки, пятки били по настилу, как призыв. Руки с растопыренными пальцами скользили по коже, сладострастно лаская тело; затаив дыхание, сенаторы, магистраты, чиновники смотрели на беспокойные пальцы, ныряющие под набедренную повязку. А танцор, никого не видя, зажмурившись, приоткрыв губы, отдался демону своего солипсического восторга. Он тряс головой, чёрные волосы, длинные и блестящие, выбились из-под ленты и разметались по плечам.

По бокам от него в полумраке двигались танцоры с окрашенными в зеленоватый цвет волосами и руками, волнообразные движения их тел и кисейных одежд напоминали качающийся под ветром лес, а позади стояли музыканты, приехавшие из Внутренней Азии. Звуки, коллективные движения, тревожное и отчаянно чувственное подрагивание тела Мнестера представляли собой колдовство желания, от которого танцор не мог избавиться, и погружали публику в гипнотическую атмосферу.

Музыка ускорялась и становилась громче, дёрганье становилось всё более настойчивым и двусмысленным, тело Мнестера изгибалось в мучительном наслаждении. Наконец, пока его прекрасные нервные руки терзали набедренную повязку, он ничком упал на ковёр, дёргаясь. Перед ним, согласно обычаям того времени, поднялся лёгкий шёлковый занавес, расписанный фигурами нимф, и показалось, что нимфы поднимают его на руки.

Зрители замерли на своих местах и сумели зааплодировать только через несколько мгновений.

Но в эту паузу император ощутил приступы боли в животе.

— Фрукты с вином… — прошептал он.

Боль обострилась. Император встал и жестом велел друзьям оставаться на местах, но Милония всё равно встала. Он шепнул ей, чтобы села и не тревожила гостей, и она молча повиновалась, как девочка, хотя в душе была не согласна. Выходя, он видел, как её тёмные глаза продолжают следить за ним, и подумал, что говорил с ней слишком сурово. На миг у него возникло чувство вины. А Милония подумала: «Я ничего не могу. Но если так, верю, что хотела бы умереть».

Император пересёк свой любимый зал, и тут же, как обычно, его окружила германская стража. На ходу бросив взгляд вокруг, он подумал: «В этом зале мне удалось заточить свет. Люди будут видеть его через века после меня».

Каллист тоже встал и скользнул к императору.

— Не следовало мне пить, — тихо сказал ему Гай Цезарь. — Теперь нужно лечь в тёплую ванну и что-нибудь съесть.

Таковы были советы врачей. Каллист тревожно смотрел на него, слушал и ничего не говорил. Чувствуя неослабевающую боль, император поднял руку в знакомом жесте, которым пользовался, когда хотел всех отпустить и уйти в сопровождении охраны. Каллист остался сзади. Некоторые испугались этого ухода, предположив, что император решил встретиться с Аполлонием из Юнит-Тентора. Кассий Херея и Корнелий Сабин — два префекта, командовавшие преторианскими когортами, — один за другим двинулись из зала. Никто не обратил на это внимания, поскольку их обязанностью было надзирать за всем. По одному через выход в глубине зала удалились и некоторые другие важные персоны, всадники и сенаторы.

Тут император вспомнил, что в спектакле уже без его присутствия должны показать танцы юношей из далёкой Вифинии, и сказал:

— Наш умиротворённый Восток. Они заслужили, чтобы с ними хотя бы поздоровались.

Впервые велев германскому эскорту подождать снаружи, император свернул в длинный криптопортик — построенную Манлием изящную галерею с каменной картой империи, — чтобы встретиться с теми молодыми артистами.

Кассий Херея и Сабин, издали следившие за его передвижениями, видели, как он зашёл в слабо освещённое помещение, а также с удивлением констатировали, что германская охрана не последовала за ним. Император остался в полном одиночестве. А для заговорщиков это был последний день.

— Сейчас! — прошипел Херея. — Момент настал. Сейчас!