Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы - [67]

— Мне так совестно… — пробормотал Франци. Вспыхнув до корней волос, он вскочил с постели и опустился на четвереньки, отчаянно пытаясь ладонью сгрести с ковра рассыпавшуюся пудру.

— Да полно вам, Францика! Тут нет вашей вины. Садитесь обратно, но теперь уж устраивайтесь поудобнее. Вот так! И чувствуйте себя свободнее. Наверно вы все-таки боитесь заразиться. Где уж вам поцеловать меня!

Ирен рассмеялась.

— А ведь мы сиживали и поближе друг к другу, не правда ли?

Франци на сей раз погрузился прямо в середину постели, как в глубокий залив, ощущая спиной и боками закутанную одеялом Ирен. Девушка бесцеремонно завладела его рукой и игриво перебирала пальцы, а затем прижала его ладонь к своей жаркой груди.

— Послушайте, как сердце часто колотится! И тело опять горит. Надо бы смерить температуру.

С этими словами она точно градусник сунула под кружевную сорочку широкую мужскую ладонь. При этом Франци все время казалось, будто она прислушивается к шорохам в соседней комнате.

«С минуты на минуту пожалует мамаша», — подумал он, тоже поглядывая на дверь и скользя взглядом по разностильной обстановке комнаты, которая была ни спальней, ни беленькой «девичьей горницей»: здесь стояли мрачный обеденный стол со стульями, а в углу кровать. Во всей этой ситуации Франци ощущал натянутость и фальшь. Вроде бы каждый из них говорил одно, а думал совсем другое. Они лгут точно так же, как эта комната. На первый взгляд сейчас ведут себя примерно так, как по вечерам в беседке. Сидят, прижавшись — точь-в-точь влюбленные, и в то же время болтают на общие темы, как принято среди случайных знакомых. Франци пришлось расписывать в красках перипетии картежных баталий за последние дни. Ирен делала вид, будто ей это необыкновенно интересно. Но по совести говоря, на сей раз ни его, ни ее не занимали даже те манипуляции, которые Ирен проделывала с рукой Франци. Нежные прикосновения и равнодушный разговор — и то, и другое было всего лишь ролью. Причем одинаково фальшивой.

Однако Ирен безукоризненно вела обе эти роли. И вдруг, словно не в силах совладать со своей страстью, она выпустила руку Франци и тощими, обнаженными руками ухватила его за шею. Приподнявшись, она начала исступленно целовать его лицо; так умеют целовать лишь худосочные девицы с птичьими глазами. Франци как мог пытался отбиться от этого внезапного натиска. И, повергая его в полное смятение, в этот момент скрипнула дверь и вошла мать Ирен.

Франци инстинктивно рванулся к свободе, едва только ручка двери начала поворачиваться. Но жаркие, тощие руки цепко держали его. Ирен не отпускала свою добычу! Она совсем не выглядела ни испуганной, ни смущенной и знай лишь крепче прижимала его к себе. И, вися у молодого человека на шее, с полнейшим спокойствием смотрела матери в глаза.

— Мама и без того все знает… Подите сюда, мама, я представлю вам своего жениха!

Теперь она наконец-то выпустила его шею. Взяв его левую руку за запястье, она с торжествующей улыбкой протянула ее матери, словно вручая именинный подарок или демонстрируя хорошо выполненный домашний урок.

Франци машинально поцеловал мамаше руку. Это был единственный поступок, представлявшийся ему возможным в столь неожиданной ситуации. При этом он судорожно подыскивал слова, как задыхающийся ловит воздух. Надо бы сказать что-нибудь. Нет, закричать. Вырваться! Но он чувствовал, что это невозможно. Да и поздно теперь. Где уж там пускаться в объяснения, когда на лбу его горит материнский поцелуй почтенной вдовы? Он упустил момент! Сдался, глупо, покорно, как жертвенный агнец! Дал себя поцеловать! И позволил разразиться потоку — потоку мамашиных словоизвержений. А та пустилась пересказывать фамильную родословную бог весть с какого колена, полагая самым важным, дабы будущий зять уверился в благородном происхождении семьи, принимающей его в свое лоно.

Ирен, похоже, не очень-то одобряла эти генеалогические изыскания. Она исподтишка строила гримасы и обменивалась с Франци понимающими, насмешливыми взглядами. Она сделала его своим сообщником против матери, словно бы он уже являлся членом семьи…

— Оставьте пока, мама, — сказала она, когда старуха собралась было извлечь из потрепанного альбома старинные фотографии. — Спроворьте-ка лучше ужин. Ведь Франци голоден.

Франци, однако же, взбунтовался против ужина, словно накопившийся и застрявший в нем протест наконец-то нашел для себя выход. Он глубоко признателен за столь любезное приглашение, но не позволит себе злоупотреблять любезностью дам, когда в доме больная, да и сама хозяйка недомогает. Франци, как и подобает неисправимому пай-мальчику, вел себя безукоризненно учтиво, то есть самым трусливым образом. Но в этом сказывалось и некое неосознанное, пассивное сопротивление. Франци не возражал, но и не произнес ни одного слова, какое подтверждало бы его согласие на роль жениха. Он стремился распрощаться, как человек, умеющий отступать с изяществом, без скандала.

Но, на его беду, прибыл гость. Вернее, «просто родственник». Дядюшка, брат хозяйки дома и крестный отец Ирен. Председатель опекунского совета, добродушный холостяк, он зашел проведать больную крестницу и побаловать пакетиком леденцов. Наведался запросто, потому как инфлюэнцы он не боится. Где они, эти страшные бациллы, а ну, подать их сюда! Его родственная улыбка расползлась еще шире, когда счастливая мамаша поспешила представить ему Франци как нового члена семьи.