Калейдоскоп - [97]

— С таким задом вам сидеть как влитая!

— А у нее рахат-лукумы переливаются в том самом месте.

Слух у Шнелли был исключительный. Вырвавшись от массажистов, она вернулась с таким выражением лица, что Зятьпрез отступил на шаг.

— Ты чего? Люди смотрят!

— Как садану крышкой по сатуку!

А тот в ответ — ни гугу, как язык проглотил, так Шнелля, прихватив за бороду, боднула его коленкой, пригрозив сатуком еще разок-другой, оставила его в конце концов в покое, удалилась, угрожающе колыхая бедрами. В следующую секунду ласковым шепотом напомнила, что массажировать следует от всего сердца, но без нахальства, поскольку она ужасно взбудоражена и ни за что не ручается.

— Я арабского не знаю, но «сатук» мне совсем не нравится, — Ротмистр, ковыряясь в трубке, бурчал себе под нос, однако на Зятьпреза позыркивал. — А у вас как с арабским? Неважно? Очень жаль, трудный случай. А она у меня получит кнутом и без знакомства с языком. Вытяну по знакомству и за седло, и за сатук. Уж будьте спокойны, вытяну.

— И — синие полосы? В цвете, на широком экране?

— Припудрится, припудрится… Немного синяков — весьма пикантно. Зрителям понравится.

— Что должно понравиться, решаю я. Слышь, конюх? И с огнем поосторожней, у тебя сегодня голова соломой набита, а не мыслями.

— Так и у вас. Собаки вон до сей поры лают.

— Тебе кто платит?

— Н-но, вы… Пусти, за форму не вами плачено!

— Еще слово, и я на тебя намордник надену. Походишь у меня на поводке. — Зятьпрез ткнул, Ротмистр, пошатнувшись, едва не перевернул микрофоны.

— Безумный день, безумная ночь… — проворчал Ротмистр, заталкивая рубаху себе за пояс.

— Шнеллечка наслушалась и повторяет как попугай, но вы не должны утруждать себя повторением вслед за ней.

С этим «наслушалась» Зять Президента хватил через край и хватил крепко. Что правда, то правда. Шнелля какое-то время повертелась за границей, однако тотчас по ее возвращении, вопреки надеждам, дела обернулись такими убытками, что стало не до разговоров. Девицу Лоз не приняли в гарем. И следовательно, провалились ее прожекты на послегаремную будущность. Она-то планировала использовать спокойный образ жизни и тишину восточного уединения, чтобы овладеть двумя языками — сама еще не знала, какими, задумывалась о «в меру экзотических» — так блестяще, чтобы по истечении контракта перейти без задержки на дипломатическую службу. Но прилипла неудача, все перевернулось вверх тормашками, удовольствия пошли ко дну, а всплыли неприятности. Перед отъездом Шнелля пала жертвой непрофессионализма, а потом по цели поездки ударили последствия преступного бракодельства.

Началось с фатальной ошибки чиновника, который от имени экспортной фирмы курировал контракты. Слабое знание языка он старался восполнить фантазией, недопустимой в деловой переписке. В результате перевод удалился от оригинала и стал собранием визуальных домыслов. «Этому господину, — толковал чиновник Шнелле, — в данный момент требуются для комплекта особы определенного, но дифференцированного сложения. Значит, вы должны пополнеть, чтобы замечательная разница была признана контрагентом. Пишет еще что-то о волосах, затем особое внимание просит уделить прическе». Шнелля тотчас же набросилась на «наполеоны», сладости, на жирное, на мучное и все, от чего поправляются. Успехи свои она контролировала в рекреационном кресле. Когда оно стало в меру тесно, поняла: фигура у нее что надо. Собралась и полетела.

Первая встреча протекала драматически. Сперва шейх потерял дар речи, потом Шнелля лишилась чувств. Контрагент не мог взять в толк, отчего солидная фирма занялась глупыми шутками? Он ожидал, в соответствии с заказом, рослую блондинку с мужской фигурой, даму с пробивающимися усиками и волосатой грудью.

Девица Лоз представляла собой совершенно иной тип красоты. Ее богатые формы, можно сказать, претили условиям соглашения.

Шейх, плюясь финиками, разодрал контракт на мелкие кусочки. Обрывки бумаги посыпались на лежащую без сознания Шнеллю.

Очнулась она в темнице среди стаи евнухов. Увы, по вине какого-то халтурщика евнухи оказались фальшивыми. Шнелля сориентировалась с лету. Пыталась переговорить, демонстрировала разумную уступчивость и стремление к примирению, но темнота и незнание языка сводили на нет все попытки достичь взаимопонимания. Когда в ход переговоров включились руки, Шнелля вздохнула со смирением: «Видно, не гожусь я для дипломатии».

Зять Президента обитал через два дворца и, таким образом, прознал, в чем дело, через две недели, выяснив в общих чертах тайны шейховой темницы. Судьба Шнелли, хоть несостоявшуюся одалиску он знал только понаслышке, потрясла его. Зятьпрез прервал кругосветное путешествие, привел в движение знакомства и связи, задействовал мощные общественные фонды. Оплатил достоинство шейха (кое тот оценил очень высоко, требовал также замены Шнелли подходящим кадром), успокоил алчность греховодников-евнухов и вообще истратил кучу денег.

Возвращались они в салон-вагоне. Зять Президента был не в силах скрыть возбуждение. Шнелля, смущенная и грустная, упорно глядела в окно. «Я не способна даже на минимальный реванш. У меня, кажется, мигрень после этих живодеров». Но Зятьпрез не уступал, все настойчивее требуя рассказа со всеми подробностями. Шнелля пожала плечами и, подразнив Зятьпреза минутку, развила свои подвальные переживания в бурное и захватывающее сказание. Под конец даже сама поверила в приключение, которому позавидовали бы юные девы и образцовые жены. Еще до прибытия на место Шнелля стала хозяйкой ситуации. Сбылось присловье: «Позолотишь ручку, скажу, каков ты есть». Девица Лоз держала Зятьпреза в руках и могла снова вернуться к мечтам, связанным с дипломатической карьерой. С мыслью о будущем приняла она роль первой вольтижерки. Гаремная афера была повсюду известна, но лишь в общих чертах: мало кто имел доступ к счетам.