Календарь Морзе - [20]

– Шредингер бы с вами не согласился… Состояние кружки есть волновая функция, которая сколлапсирует только следующим утром. А если следующее утро будет предыдущим?

– Шредингер – это у которого что-то случилось с котом? – блеснул я своей научной эрудицией.

– Да, – засмеялся профессор, – случилось. Или не случилось. Одно из двух.

Он подался ко мне, забыв про микрофон, и заговорил неожиданно горячо и нервно:

– Аристотель писал, что во времени всегда есть некоторое «прежде» и некоторое отличное от него «после». Именно в силу изменений мы распознаем различные, не совпадающие друг с другом «теперь». А если нет изменений, есть ли время? Видите ли, Антон, мы не знаем, есть ли время где-то, кроме как в нас, не является ли оно свойством наблюдателя, а не наблюдаемого? Не существует никакого времени на фундаментальном уровне… Так ли неправы были Юнг и Паули, сказавшие, что законы физики и сознания должны рассматриваться как взаимодополняющие? Можно ли считать весь мир одним большим эффектом декогеренции?

Если вы мечтали увидеть «безумного ученого» из комиксов, вам надо было поменяться со мной в студии. Впрочем, отпустило профессора так же быстро. Он откинулся назад на спинку стула, успокоился, лицо его озарила добрая улыбка.

– Вот о чем надо думать, Антон, – сказал он почти весело, – вот о чем…

– Если я буду о таком думать, у меня башка лопнет, – сказал я честно. – Оставлю эти размышления вам, ученым.

– Итак, в студии у нас был Сергей Давидович Маракс, человек настолько умный, что это пугает. Кстати, если бы сегодня было двадцать пятое ноября, мы бы праздновали День теории относительности – именно в этот день в 1915 году Альберт Эйнштейн представил доклад на заседании Королевской академии наук Пруссии. Я не уверен, что` именно было в том докладе, но с тех пор нельзя просто сказать человеку: «Ты мудак», – а надо непременно указать по сравнению с кем. Потому что все относительно…

Пока я прощался с профессором, в аппаратную из коридора буквально впорхнул Чото. На нем был мятый грязный костюм, под вторым глазом появился многообещающий бланш. В одной его руке был букет неопределенного состава, наводящий на мысли, что им кого-то били по роже, во второй – бутылка шампанского, открытая и почти пустая, а на исцарапанном лице – улыбка абсолютно счастливого человека. Он делал мне из-за стекла многообещающие жесты любви, признательности и намерения ноги мыть и воду пить.

Надо полагать, сработало.

– А у вас в Институте люди не пропадают? – спросил я у профессора на прощание.

Тот остановился, повернулся, пристально посмотрел мне в глаза и тихо сказал:

– Если вы обдумаете то, что я вам только что говорил, то поймете, что люди пропадать не могут, – он так выделил голосом это «люди», что в полутемном коридоре прозвучало зловеще.

– А пуклы?

– Это один и тот же вопрос, Антон. Один и тот же.

Профессор удалился, а я вернулся в студию.

– Как ты это сделал?! – завопил Чото, когда я зашел. – Как?!

Он кружился по аппаратной в подобии танца, размахивая бутылкой, и порывался увлечь с собой и меня. Я отстранился, но он этого не заметил.

– Йо-хо-хо, я свободен! «Я сва-абоде-е-ен! Словно птица в небеса-а-аах!» – заорал он дурным голосом на мотив Кипелова. – Я сва-а-абоде-е-ен! Словно… Словно…

– Словно жопа в огурцах, – подсказал я. – Это ты с бутылки шипучки такой счастливый?

– Антон, друг! – кинулся меня обнимать Чото. – Я пьян от счастья! Ты спас меня! Я твой должник навеки!

…Когда костюмированный Чото уныло, нога за ногу, приплелся к логову семьи Марамоевых, держа в одной руке букет, а в другой – бутылку шампанского, дверь ему открыл старший брат невесты. Он сделал шаг наружу, плотно прикрыл за собой дверь, почему-то быстро оглянулся вокруг, взял потенциального жениха мощной рукой за грудки и тихо сказал:

– Уходи отсюда. Никогда не приходи больше.

– А как же…

– Сестра моя как звать забудь, понял?

Чото, не веря своему счастью, замер.

– Чего-то с левой у него удар сильно хуже поставлен… – оценил я новый фингал ассистента.

– А это и не он! – весело сообщил мой соведущий.

– Никакой свататься не будет, – добавил бородатый горец.

Обалдевший от внезапной эйфории освобождения Чото потерял голову и ляпнул:

– Да я же и не хотел вовсе!

– Ах, ты не хотел, бид аудал?!! [25] – распахнулась за спиной старшего Марамоева дверь.

Слезы поверх макияжа оставили на внешности девицы Марамоевой такие же следы, какие оставляет сошедший с гор селевой поток, но крепость рук от этого не пострадала.

– Не хотел?!! – кричала она, колотя бывшего жениха букетом по морде. – Аузунга чичайм! [26]

Хьо суна кел ву! [27] – выплюнула она наконец и, развернувшись, гордо ушла в дом.

Чото с расцарапанной мордой и подбитым глазом сидел на дорожке и глупо улыбался.

– Так я пойду? – спросил он осторожно.

– Уходи, – подтвердил брат. – Еще раз увижу здесь – плохо тебе будет!

И мой ассистент, подобрав зачем-то букет, пошел прочь. Походка его, чем дальше, тем больше напоминала танец удачной охоты в исполнении познавшего счастье огненной воды гурона, чему поспособствовала и бутылка шампанского, которую он, захлебываясь и пуская носом пену, выпил прямо на ходу. Вот так, приплясывая и чуть не плача от счастья, он и вернулся на работу. Хорошо, что Кешью его не видел, – непременно бы решил, что это я спаиваю молодежь.