Каков есть мужчина - [41]

Светофор загорелся зеленым. Он неспешно трогается с места. Через минуту – Темза. Мгновенно возникающее ощущение огромного пространства. Вода, белая под солнцем.

И снова улицы.

В южном Лондоне чувство свободы даже усиливается. Этих улиц он не знает – возможно, поэтому. Спящие особняки незнакомы ему. Как и медленно крошащиеся понтоны. У него возникает смутное соображение, что ему нужно найти Олд-Кент-роуд. Олд-Кент-роуд. Эта безумная игра в «Монополию», произошедшая однажды в профессорской. Он думает об этом и на секунду представляет Олд-Кент-роуд, облаченную в желто-коричневую ливрею.

Указатели на Дувр заводят его глубже в лабиринт улиц юго-восточного Лондона. И в этом лабиринте чудесным образом нет людей – тихие улицы жилых кварталов с побитыми временем магазинами. Солнце освещает их грубые кирпичные фасады. Грязные окна занавешены. Только на бензоколонках видны признаки жизни. Кто-то заправляется.

Кто-то уходит прочь.

У него в запасе еще столько времени, думает он, что вполне можно успеть на более ранний паром. Его паром «отчаливает», как еще говорят, чуть позже восьми. Так что да, он вполне может успеть на предыдущий – еще нет и полшестого, а он уже почти достиг Блэкхита, уже въезжает на пустую дорогу, поверхность которой сияет, точно вода. Скорость. Здесь такое сплетение разных дорог. Он должен внимательно следить за знаками.

Да, у Макинтайра несколько детей. Неудивительно, что он казался таким потрепанным и замученным. Таким раздражительным. Какой-нибудь домик где-нибудь на окраине Лондона, полный всякого барахла. Полный шума. Они с женой вечно грызутся. Даже потрахаться нет сил. Кому это нужно?

«Кентербери», сообщает указатель.

И он думает, ощущая легкую дрожь возбуждения: А этим путем шли пилигримы Чосера. Верхом на рысаках. Все эти истории. На дорогах, размокших от грязи. А когда пойдет дождь – капюшон. Мокрые руки.

Его сухие руки сжимают оплетенный кожей руль. Его глаза за солнечными очками озирают уходящие вдаль дороги. И все шоссе в его полном распоряжении.

Как прекрасно помечтать об этом. Вся притягательность медиевистики – языки, литература, история, искусство и архитектура – погрузиться с головой в этот мир. В это иномирье. Надежно иное. Иное почти во всех отношениях, не считая того, что все это было здесь. Взгляни на те поля по обеим сторонам дороги. На те низкие холмы. Это было здесь. Они были здесь, как и мы здесь сейчас. И это тоже уйдет в прошлое. Хотя на самом деле мы в это не верим, ведь так? Мы не в состоянии поверить, что наш собственный мир уйдет в прошлое. Но разве он может быть вечным? Нет. Он превратится во что-то другое. Медленно – слишком медленно, чтобы это заметили люди, живущие в нем. И это уже происходит, это всегда происходит. Мы только этого не замечаем. Так же, как и изменения звуков в нашем языке.

«Некоторые замечания о представлении разговорного диалекта в «Рассказе мажордома»[32].

Убойное название его первой опубликованной работы. Опубликованной в журнале «Medium Ævum LXXIV»[33]. Хотя первоначально она писалась для «Юбилейного сборника» Хамера – того самого Хамера, который курировал его докторскую диссертацию, когда он появился в Оксфорде в тот год. Высокий лысый человек, живший в просторных, элегантно обставленных комнатах при колледже Крайст-черч. Он буквально предлагал тебе херес, когда ты заходил к нему – вот это была настоящая старая школа английской филологии. Автор таких работ, как «Фонетические изменения в староанглийском для начинающих» (1967), профессор Хамер, казалось, жил в крепости невразумительности. А по ночам ему, должно быть, снились сны – так думал его молодой ученик, приехавший из-за границы, потягивая его херес, – о палатальной дифтонгизации, об утрате звука h и компенсаторном удлинении.

И он завидовал этим его безобидным снам. В них было что-то удивительно умиротворяющее.

Удивительно умиротворяющее.

Все это так устоялось – вот в чем дело. Это все случилось тысячу лет назад. И медиевист сидит в своих штудиях, как в колонне света, затерявшись в грезах о жизни на дальней стороне этого океана времени. Своего рода упражнение на тему Memento mori[34]. Медитация о переменчивой природе времени.

Ему нравится маленький мир университета. Некоторые, он знает, ненавидят этот мирок. Им подавай Лондон.

А ему нравится. Сказочная топография городка. Понарошечный мир обнесенных стеной садов. Тишина летней поры. Выложенная камнем проходная и почтительный привратник. Да, понарошечный мир, словно фантазия застенчивого ребенка.

Чтобы было где спрятаться.

Мечтая о замках с высокими шпилями.

Солнце сверкает на широкой трассе.

Сейчас только шесть, и он будет в Дувре, скорее всего, через час.

Да, ему нравится маленький мир университета. Ему нравится его монастырская теснота. Иногда она даже кажется ему недостаточной. Чтобы мир настоящего сделался еще более далеким. Ему кажется, он был бы вполне доволен жизненным укладом средневекового монастыря – в качестве богослова, по большей части свободного от ручного труда. Ему бы это понравилось.

Естественно, при одном очевидном условии.

Незаметно для себя он разогнал машину за девяносто километров в час. Она развивает скорость без всяких усилий. Он слегка отпускает акселератор, и стрелка немедленно начинает клониться назад, и в первый раз за это утро он чувствует сонливость – гипнотическую сонливость, вызванную рокотом двигателя и однообразием широкой пустой дороги. Долгими моментами это напоминает ему картинки на экране компьютера. Просто картинки. Не имеющие последствий. Он встряхивает головой, перемещает руки на руле.