Какое надувательство! - [87]
— Там солнце припекает.
Замечание совершенно бессмысленное, если учитывать, что на новом месте солнца было ровно столько же. Женщина ничего не ответила, лишь вяло улыбнулась и вновь погрузилась в книгу. Я видел, что дошла она примерно до пятидесятой страницы, — где-то четверть: лишь несколько страниц осталось до самой, на мой взгляд, уморительной сцены во всем романе. Я откинулся на спинку и стал опасливо наблюдать за женщиной краем глаза, одновременно прилагая все усилия, чтобы ей открывался на меня хороший вид — если она вдруг решит оторваться от книги снова, — в особенности на мой профиль: именно такой ракурс выбрал фотограф той студии, куда я обратился за свой — причем немаленький — счет. Вот перевернуто десять или двенадцать страниц — приблизительно за столько же минут, и по-прежнему — никаких симптомов веселости: ни малейшего оттенка улыбки, не говоря о приступах неконтролируемого хохота, которые я с любовью воображал у будущих читателей этого эпизода. Да что же с ней такое, в самом деле? В твердых переплетах мои романы продавались жалко — ушло экземпляров 500–600 или около того. Как же этот попал в руки человека, столь очевидно глухого к его тональности и приемам? Впервые присмотревшись к лицу женщины, я отметил отсутствие всякого юмора в ее глазах и жесткой линии рта, а со лба морщинки мрачной сосредоточенности, казалось, не сходили никогда. Она читала дальше. Я подождал еще минут пять или чуть больше; нетерпение мое возрастало. Я демонстративно ерзал по сиденью, даже вставал два раза — якобы достать что-то из сумки, закинутой в багажную сетку; и наконец опустился до того, что симулировал приступ громкого кашля. Он продолжался до тех пор, пока женщина настороженно не взглянула на меня и не спросила:
— Простите, вы что — пытаетесь привлечь мое внимание?
— Нет-нет, что вы! — пролепетал я, с ужасом понимая, как неистово зарделись мои щеки.
— Может, вам дать леденец от кашля?
— Нет, спасибо, все хорошо. В самом деле.
Она вернулась к книге, не сказав больше ни слова, а я погрузился в озадаченное молчание, едва в состоянии признать, что задача оказалась гораздо сложнее. Из неловкой ситуация быстро перешла в разряд непроходимой глупости. Осталось последнее средство, и я прибег к нему:
— На самом деле я действительно пытался привлечь ваше внимание.
Женщина подняла голову от книги, ожидая разъяснений.
— Все дело… в той книге, которую вы читаете.
— И что с ней?
— Вы ничего не замечаете в фотографии на задней стороне обложки?
Она перевернула книгу:
— Нет, я не вижу… — И, переводя взгляд с меня на снимок, со снимка на меня, расплылась в недоверчивой улыбке. — Н-ну, черт бы… — Она осветила все ее лицо, эта улыбка изменила все сразу, женщина потеплела и просияла. И расхохоталась. — И вы тут просто сидите… то есть это невероятно. Я ваша большая поклонница, знаете ли. Я прочла все ваши книги.
— Обе, — поправил я.
— Обе, совершенно верно. То есть я имею в виду, что сначала я прочла первую, а теперь читаю вот эту. Неимоверно нравится.
— Вы не будете возражать, если я… — Я показал на сиденье с нею рядом.
— Возражать? Да как я могу… То есть это так необычно. Это… ну, это же мечта любого читателя, на самом деле, разве нет?
— И любого писателя, — ответил я, перемещая сумку к ее столику.
Некоторое время мы просто улыбались друг другу — робко, не зная, с чего начать.
— Я за вами наблюдал, — сказал я, — когда вы читали эту длинную сцену, на свадьбе, ведь так?
— Да, на свадьбе, совершенно верно. Изумительная глава — такая трогательная.
— Мм. Вы считаете? На самом деле я надеялся, что она будет смешной, видите ли.
— О, но она же и смешная тоже. То есть она… э-э… трогательная… и смешная. Поразительно умно написано.
— Но вы, кажется, не очень смеялись, читая ее.
— Я смеялась; я смеялась про себя, честное слово. Я никогда над книгами вслух не смеюсь, у меня особенность такая.
— Вы все равно устроили мне настоящий праздник. — Снова эта улыбка — и очаровательная легкость жеста, когда женщина откинула назад волосы. — Я бы вам представился, конечно, если бы вы и без того не знали, кто я.
Она уловила намек.
— Ой, простите. Надо было раньше назваться. Я Элис. Элис Гастингс.
Поезд приближался к Бедфорду. Мы с Элис проболтали, наверное, с полчаса; я сходил в вагон-ресторан и угостил ее сэндвичем и чашкой кофе; мы обменялись мнениями о войне на Фолклендах и о достоинствах современных авторов, согласившись друг с другом как в одном, так и в другом. У Элис было славное, несколько лошадиное лицо, длинная изящная шея, а голос — низкий, сочный, глубокий. Чудесно снова наслаждаться женским обществом. Последние несколько лет в этом отношении прошли совершенно уныло: сначала эта безнадежная женитьба на Верити, затем, в середине 70-х, — решение поступить в университет, где, несмотря на официальное обозначение „зрелого“ студента, я обнаружил у своих сокурсников такой дар заводить и разрывать физические отношения, что сам в сравнении с ними казался нескладным подростком. Наверное, поэтому меня всегда и привлекала писательская жизнь: она предлагала убежище социально отсталым и сообщала одиночеству блистательную легитимность. Патрик намекнул примерно на то же самое, когда сострил, что в моих работах нет „сексуального измерения“. Но это воспоминание я теперь задвинул подальше. Меня все еще трясло от этого разговора, и я даже представить себе не мог, когда смогу встретиться с Патриком снова.
Максвелл Сим — классический неудачник. Брак распался, работа не в радость, и вот он уже полгода пребывает в клинической депрессии. Максвелл Сим — никому не нужный, выброшенный из жизни изгой, — тот, кем все мы боимся стать. У него нет друзей (если, конечно, не считать 70 «френдов» из «Фейсбука»), ему не с кем поговорить, и каждый контакт с живым человеком для него глобальное событие, которое он может и не пережить. Случайная встреча в аэропорту со странной девушкой запускает в голове Максвелла цепную реакцию признаний и воспоминаний, которые приведут его к фантастическому финалу.
`Дом сна` – ироничный и виртуозно написанный роман о любви, одиночестве, утрате и безумии.У героев Коу запутанные отношения со сном – они спят слишком мало, слишком много, не спят вовсе, видят странные сны, не видят снов никогда... Двенадцать лет назад нарколептичка Сара, кинофанат Терри, маниакальный Грегори и романтик Роберт жили в мрачном особняке Эшдаун, где теперь располагается клиника по лечению нарушений сна. Жизнь разбросала их в разные стороны, но они по-прежнему связаны прочными нитями бессонницы и снов.
Эпоха семидесятых, Британия. Безвкусный английский фаст-фуд и уродливая школьная форма; комичные рок-музыканты и гнилые политики; припудренный лицемерием расизм и ощущение перемен — вот портрет того времени, ирреального, трагичного и немного нелепого. На эти годы пришлось взросление Бена и его друзей — героев нового романа современного английского классика Джонатана Коу. Не исключено, что будущие поколения будут представлять себе Англию конца двадцатого века именно по роману Джонатана Коу. Но Коу — отнюдь не документалист, он выдумщик и виртуоз сюжета.
«Круг замкнулся», вторая часть знаменитой дилогии Джонатана Коу, продолжает историю, начатую в «Клубе Ракалий». Прошло двадцать с лишним лет, на дворе нулевые годы, и бывшие школьники озабочены совсем другими проблемами. Теперь они гораздо лучше одеваются, слушают более сложную музыку, и морщины для них давно актуальнее прыщей, но их беспокойство о том, что творится в мире, и о собственном месте в нем никуда не делось. У них по-прежнему нет ответов на многие вопросы. Но если «Клуб Ракалий» — это роман о невинности, то второй роман дилогии — о чувстве вины, которым многие из нас обзаводятся со временем.
Есть ли у человека выбор или все за него решает судьба? Один из самых интересных британских писателей, Джонатан Коу, задается этим извечным вопросом в своем первом романе «Случайная женщина», с иронией и чуть насмешливо исследуя взаимоотношения случайного и закономерного в нашей жизни.Казалось бы, автору известно все о героине — начиная с ее друзей и недругов и кончая мельчайшими движениями души и затаенными желаниями. И тем не менее «типичная» Мария, женщина, каких много, — непостижимая загадка, как для автора, так и для читателя.
Робин Грант — потерянная душа, когда-то он любил девушку, но она вышла за другого. А Робин стал университетским отшельником, вечным аспирантом. Научная карьера ему не светит, а реальный мир кажется средоточием тоски и уродства. Но у Робина есть отдушина — рассказы, которые он пишет, забавные и мрачные, странные, как он сам. Робин ищет любви, но когда она оказывается перед ним, он проходит мимо — то ли не замечая, то ли отвергая. Собственно, Робин не знает, нужна ли ему любовь, или хватит ее прикосновения? А жизнь, словно стремясь усугубить его сомнения, показывает ему сюрреалистическую изнанку любви, раскрашенную в мрачные и нелепые тона.
Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…
По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.