Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские - [24]
На всех печатных экземплярах “Облака в штанах” стоит посвящение: “Тебе, Лиля!” Но “Облако в штанах” написано весной и летом 1915 года, а с Лилей Брик Маяковский познакомился только осенью 1915 года. Следовательно, посвящение сделано после окончания поэмы, и женщина, о которой говорится в поэме, никак не связана с Лилей Брик. И зовут ее не Лиля, а Мария, – также, как звали мою мать. Во всяком случае, мама моя уверенно утверждала, что это написано про нее. Конечно, с этой точки зрения кое-что в поэме и необъяснимо, например, строчка:
Но когда я читаю:
передо мной с необыкновенной ясностью встает образ моей матери тех лет. Во фразе о Джеке Лондоне я даже слышу ее звонкий самоуверенный голос. Джек Лондон в те времена был постоянной темой споров между отцом и матерью, споров, которые велись и наедине и при гостях. Отец никогда не любил Джека Лондона, считая его писателем механическим и пошловатым. Напротив, мать моя Джеком Лондоном зачитывалась и восхищалась, и восхваляла его на всех куоккальских сборищах, – именно теми словами, какие приводит Маяковский.
Дом Чуковского в Куоккале. Рисунок В. Н. Бокариуса
Похищение Леонардовой Джиоконды из Лувра – тоже была любимая тема моей мамы. Я отчетливо помню, например, как она рассуждала об этом с Репиным в связи с нападением сумасшедшего на репинскую картину “Иван Грозный”»[24].
Корней Иванович, распаленный двойной ревностью – к жене и к Шамардиной, пустил сплетню о том, что Маяковский якобы болен венерической болезнью. Одним из активных распространителей этой лжи был Горький. Возмущенная, Лиля Брик в сопровождении Виктора Шкловского явилась к писателю и потребовала объяснения: откуда у него такие сведения. Горький ответил: «От врача». Но имени эскулапа так и не назвал. С этого момента отношения между Горьким и Маяковским испортились. Ранее они были очень хорошими. Писатель печатал произведения поэта в своем издательстве «Парус», в журнале «Летопись», в газете «Новая Жизнь». Поэт дарил писателю книги с теплыми надписями: «Алексею Максимовичу с нежной любовью. Маяковский», «Алексею Максимовичу Маяковский со всей нежностью».
После же того, как он узнал о той неприглядной роли, которую играл Горький в распространении порочащей сплетни, Маяковский в корне изменил свое отношение к автору «Матери». Поэт пишет, публикует, читает с эстрады «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому», где сказано:
Поэта можно понять – любимая женщина, Сойка, прекратила общение с ним. С. С. Шамардина вспоминала: «В развитии дальнейших наших отношений с Маяковским нехорошую роль сыграл К. И. [Чуковский] со своей бескорыстной “защитой” меня от Маяковского. Тут была даже клевета (хотя, может быть, он и сам верил в то, что говорил). Во всяком случае, старания К. И. возымели свое влияние на сугубо личные мои отношения с Маяковским».
Семья Чуковских устояла, не разрушилась. Но Мария Борисовна помнила про Сонку и про другие увлечения мужа. Об этом говорит письмо Корнея Ивановича к старшему сыну из Москвы от 25 января 1935 года: «И вот в то самое время, когда я готовлюсь к Репинскому докладу, хлопочу о гостинице (номеров нет) и воюю за “Искусство перевода”, получаю от мамы телеграмму: “Приезжай сейчас же или не приезжай никогда”. Что это такое? Во имя чего это делается? Ведь мы с тобою оба – писатели, и ты хорошо знаешь, сколько душевной силы приходится нам тратить на каждую свою книгу. Не знаю, как ты, но я 9/10 всех своих мыслей отдаю своим писаниям. Утром в постели я думаю не о политике, не о здоровье моих близких, не о квартирных делах, не о моих отношениях к Лиде, а только о том, что я сегодня буду писать, И в Москве меня интересуют не театры, не психология моих знакомых, не Третьяковская галерея, а то, что я пишу, и борьба за напечатание моих вещей. Сейчас мне важно сдать “Репина” в журнал или Горькому, протащить “Искусство перевода”, сделать из “Искусства перевода” статью и поместить ее где-нибудь в журнале, продержать корректуру моих сказок в “Academia” и т. д. Других забот и мыслей у меня нет. И вот: во мне вся кровь закипает, я прихожу в бешенство, если свой человек, ближайший свидетель моих усилий, может, по своей воле, – все мои планы разбивать и калечить – и в то время, когда моя голова занята моими писаниями, вбивать в мою голову какие-то другие мысли, навязывать мне посторонние заботы – и напоминать мне какие-то старые мои (может быть, и большие) грехи. Таким образом, вся моя рабочая программа полетела к чертям. Сейчас мне только предстоит кончать статью о Репине, между тем я мог кончить ее еще в Ленинграде. Все это так мучительно, что я готов на все, лишь бы это не повторялось. Я дал слово приехать 1-го – но во имя чего ехать, не знаю. Прошу тебя как-нибудь урезонить мать, иначе жизнь моя станет сплошным терзанием».
