Какая-то станция - [4]

— Помочь, красотка? — подскочил Леха.

— Доброхот какой, — не оборачиваясь, простуженным голосом ответила женщина.

Леха пропел:

Помню, я еще молодушкой была…

И тут же, вроде невзначай, полуобнял женщину.

— Но-о, рукастый! Обобью, калекой станешь. — Женщина повернулась, и матросы с удивлением признали в ней вчерашнего возчика, Дарью.

— Ты колдунья, что ль? — восторженно спросил Леха. — То дедом, то молодухой обернешься.

— Топай, топай! — Дарья свела тонкие дуги бровей, и щеки ее зарделись.

— Ты всегда такая?

— Какая?

— Будто… плохо погладили тебя.

— Ты иди, а то я тебя поглажу вон черпаком. — Она кивнула на прислоненный к бочке, обледеневший черпак с длинной ручкой. — Заигрывай, которые помоложе.

— А тебе сто лет? — Леха уже вертел ворот колодца и ощерялся. Зубам тесно было у него во рту, два белых блестящих клыка выпирали из верхнего ряда, и от этого улыбка получалась разбойной.

— Накинь еще десяток, — в сердцах говорила Дарья и никак не могла оттеснить Леху от колодца. — Выхолостить тебя, жеребчик, поменьше б взбрыкивал.

— Ого! — оторопел Леха. — Сказанула! Чего рычишь? С похмелья, что ль?

— А ты мне подносил? — Дарья зыркнула глазищами.

— О-о, высветила фарами, как «студебеккер»!

Вася тоже обратил внимание, что глаза Дарьи пронзительной голубизны и ярко выделяются на смугловатом чернобровом лице.

— Ладно, давай закурим трубку мира, — переменил пластинку Леха. — «Кэмел».

— Чего? — не поняла Дарья.

— «Кэмел», говорю. Сигаретки — люкс. Для капитанов дальнего плавания и для водолазов, как мы. — Леха приосанился. — В Америке по заказу делают.

— Давай, — сменила гнев на милость Дарья. — Вчерашние, что ль?

— Ага.

Дарья затянулась, пустила дым через нос, помягче взглянула на парней.

— Нежная сигарета. А мы тут все махорку смолим. Выменяешь у солдат с поезда — и все. Папиросок взять негде.

— Да-а, — Леха оглядел бесприютный пейзаж. — Выбрал бог местечко уронить вас, до белого свету не досвищешься.

— Хаять-то вы все горазды.

Дарья насупилась и до самой конторы шла молча сбочь водовозки.

В конторе парни узнали, что подводные работы начнутся завтра, а пока надо было приготовиться к ним: проверить водолазное снаряжение, собрать помпу и промыть воздушные шланги, вырубить две майны на озере: одну для спуска водолазов, другую для поднятия бревен из воды.

Суптеля оглядел Леху с Васей и приказал:

— А ну, марш переодеваться! Вырядились, как на парад! Павлины!

Когда Вася и Леха вернулись, в конторе, кроме директора, который разговаривал по телефону, никого не было.

— У меня бревна лежат в лесу, а вывозить не на чем! — кричал он в трубку. — А? А так — не на чем! У меня всего две подводы, две клячи — им ноги переставлять надо. И возчики бабы. Алё! Алё, слышите! Грузчики, говорю, бабы. А дорогу перемело, так что гоните трактор.

Он еще долго ругался с кем-то по телефону, грозил сообщить в город какому-то Толоконникову, говорил, что если трактор не пришлют, то сорвут ему месячный план и что он не может на бабах возить бревна из лесу, и не он оставил бревна в снегу.

— Я тут без году неделя директорствую! А до этого воевал да в госпитале лежал, а не как некоторые, которые на броне сидят!

Под конец директор выругался и бросил трубку. Разгневанно глянул на Васю с Лехой и срывающимся голосом сказал:

— На фронте бы такого интенданта… Сразу видать — тыловая крыса. Костылем бы ему по жирной шее, гаду!

Нервно вздрагивающими пальцами, просыпая табак, сворачивал цигарку, продолжая грозить кому-то:

— Ну погоди! Я до тебя доберусь, ты у меня запляшешь! Я до самого верху дойду!

Несколько раз глубоко затянулся дымом, малость остыл, красные пятна на щеках схлынули, и уже спокойным, но все еще ломающимся от напряжения голосом сказал:

— На озере ваши, пойдемте!

Мимо заводика вышли к озеру, где женщины под началом Суптели рубили майны.

Заснеженный лед цвел полушалками с кистями, пестрыми платками, плюшевыми жакетками, и в морозном воздухе слышался запах нафталина — посельчанки все как одна принарядились в обновки и береженое в сундуках.

Директор при виде такой картины только крякнул и многозначительно поглядел на Суптелю. Постоял, молча, покачал головой и пошел обратно, хмурый и еще сильнее припадая на раненую ногу.

Суптеля орудовал ломом за троих, намечая размеры прорубей. Лед под его ударами со звоном кололся крупными зеленовато-прозрачными кусками.

— Силушка-то играет, — задорно улыбнулась плотная деваха в плюшевом жакете и ярком, тонком, несмотря на мороз, платке. Разноцветные глаза ее — один голубой, другой серый — любовно окидывали налитую силой фигуру Суптели.

— А ничего! — поддакнул Суптеля. — Я, тетя, нигде не плошаю.

И так ахнул ломом, что отвалил целую глыбу.

— Себе бы племянничка такого, — продолжала играть тонкой улыбкой разноглазая.

— Бери. Я сирота.

— Знаем мы вас, сирот казанских. — Деваха что-то сказанула своим подружкам, они прыснули, зажимая рты. Суптеля смущенно крякнул и стал усиленно колоть лед.

Но эта бойкая разноглазая деваха продолжала задиристо и весело наседать на старшину до тех пор, пока он позорно не отступил и не ушел на другую майну, под предлогом подровнять ее края.

— Вы нас не забывайте, пишите письма, адресочек вам дам! — крикнула она вслед и опять что-то сказала подружкам. Они покатились со смеху.