Как жить с французом - [112]
Первые два-три дня мне удавалось убеждать Кьяру, что мы рисуем для ее развлечения, на четвертый она заподозрила неладное и предложила поиграть в конструктор. И тут ее нехорошие предчувствия оправдались: мама рисовала вовсе не для нее! Отношения с дочерью дали трещину. Пришлось предложить небольшую материальную помощь безработной подруге Гийома в обмен на двухчасовые прогулки с Кьярой по Ботаническому саду. Девочки обреченно уходили гулять в дождь и ветер, а я устраивалась на диване возле радиатора с чашкой горячего чая и планшетом. Через два часа они возвращались, мокрые, усталые и голодные, я кидала перед Кьярой тарелку с макаронами и выпроваживала подругу Гийома, не удостаивая ее чашкой чая. В иные дни я бы сама себя лишила родительских прав.
Когда я существовала в универсуме букв, все было просто. Мне наперебой говорили, что я хорошо пишу — не важно, стишки на день рождения бабушки, сочинения по «Герою нашего времени» или статьи о макроэкономике. Родня рукоплескала, учительница русского и литературы смахивала гордую слезу, главный редактор ставил в пример. Я излучала уверенность в себе. Я бралась за работу, зная, что результатом будут довольны. Если бы кто-то, читая мой текст, вдруг изогнул бы бровь в приступе иррационального сомнения, я бы подумала только: «Сам дурак!» В моем имени-фамилии, кочевавшем по журнальным страницам, преобладали выразительные согласные звуки.
Но теперь я больше не журналист. Уже два месяца как просрочена моя пресс-карта, дававшая свободный проход во все музеи мира. Теперь я обычный человек с карандашом за ухом. И по части рисования я страдаю большой недохваленностью. В художке никто и никогда не говорил, что я гений. Говорили — на четверочку, говорили, что в целом неплохо, но… Да я и сама чувствовала это «но», когда на уроках дизайна одноклассники выдумывали квадратных слонов и круглых жирафов, я в отчаянии выводила на листе преступно натуралистичную кошку.
— Что это такое? — восклицала Наталья Юрьевна, тыкая длинным ведьмачьим ногтем в мою работу.
— Кошка, — тихо отвечала я.
— Я вижу, что кошка! — закипала она. — А что в этой кошке нового, скажи мне?
— У нее квадратные лапы, — отвечала я еще тише. Их было трудно не заметить — во всем остальном кошка была вполне нормальной, но с лапами у нее была беда.
Наталья Юрьевна багровела, шла пятнами и смотрела на меня такими глазами, что я хотела сама себя отправить в уничтожитель бумаг.
— Нет, это безнадежно, — вздыхала она как бы про себя, но так, чтобы все слышали. — Безнадежно! У тебя заблокировано абстрактное мышление.
Я опускала голову: зачем говорить очевидности? Я могу придумать слово, но не могу придумать животное в геометрической фигуре. На территории правополушарного мышления я абсолютный ноль. Поэтому, переступая порог издательства с увесистой папкой под мышкой, я ждала, что меня будут пинать, возить носом по паркету и восклицать: «Ну кто вам вообще сказал, что вы пригодны к рисованию?!» Ждала — и все равно переступала. Потому что желание рисовать было сильнее меня. В мире изобразительного искусства вообще многое, если не сказать все, было сильнее меня.
Меня, словно карандашный грифель, легко было сломить замечанием.
Меня можно было смять, как лист, конструктивной критикой.
Меня можно было, как ластиком, стереть фразой: «А то у нее что? Руки? А-а, это дерево, а я сразу не понял!»
И в соответствии с новой жизненной позицией мое имя-фамилия теперь представляло собой набор невнятных, амбивалентных букв, таких как нечитаемое «Т», мягенькое «М» и «и краткая», которая мечется между станом гласных и согласных. Даже в «Дарье» на первый план вылез мягкий знак. Пока я рисовала наброски, в мэрии как раз занимались переоформлением моих документов на фамилию мужа.
Интересно, эго — это составная часть души или тела? По ощущениям, это какой-то орган, располагающийся под диафрагмой. И у меня он, очевидно, воспален. У подростка-негритенка недостаточно широкий нос. И пусть вынет из него косточку, мы же в двадцать первом веке. Девочке-китаянке надо сделать более длинные волосы. И пусть у нее будет курносый нос. И конечно же убрать веснушки — вы когда-нибудь видели веснушчатых азиатов? Мужчина-европеоид смахивает на чьего-то соседа снизу. Можно добавить ему объема в плечах? Каждая из этих фраз, словно иголка, вонзалась в рыхлую темно-красную поверхность эго, доставляя мне невероятные физические страдания. Я мечтала о каком-нибудь новокаине для притупления чувствительности эго-тканей. Из издательства я вышла другим человеком. Меня как будто вывернули наизнанку, перебрали поштучно все органы и сложили обратно в беспорядке. Сердце теперь билось в правой ягодице, легкие расположились в животе, кишечник протянулся вдоль бедерных костей. Пошатываясь, я добрела до ближайшего кафе и села за самый дальний столик. Это невероятно. Эскизы, пусть и с поправками, утвердили. УТВЕРДИЛИ! С завтрашнего дня начинается отпущенный месяц, за который надо было вырастить из этих прозрачно-серых семян полноценные рисунки типографского качества.
