Как жили мы на Сахалине - [25]

В конце третьего дня бурных дебатов слово взял Д. Крюков. «Учитель, — говорил он, — должен быть всесторонне образованным человеком, постоянно совершенствовать свои знания. Он должен быть самой передовой фигурой в селе, в рабочем поселке, в городе, должен знать все повое, любить музыку, пение, являть собой образец в поведении. Он должен любить школу, любить детей, свою работу». Прописные истины, да ведь на них зиждется вся основа просвещения!

Крюков соглашался с критикой властей: да, райисполкомы недооценивают важность заботы о школе, облисполком потребует от них иного отношения к делам народного образования. Уже намечен ряд мероприятий, которые поспособствуют ремонту школ, значительно улучшат быт учителя. Уже принято решение о снабжении учителей овощами. «Но есть работа, — обращался он к делегатам, — которую вы должны сделать сами. Это благоустройство школьной территории. Обидно становится, когда приезжаешь в село, в рабочий поселок и видишь: возле школы не посажено ни одного деревца, ни десятка цветов. Изгородь изломана, кругом мусор, грязь, навоз. А ведь школа должна быть самым красивым местом хоть в городе, хоть в селе».

Крюков не распекал, не стучал кулаком по трибуне. Он хотел достучаться до учительских сердец: «Вот Кировская средняя сельская школа. Участок пустой. А разве нельзя вокруг разбить парк, опытный показательный участок, где велись бы практические работы вместе с преподавателями естествознания? Я прошу принять меры, чтобы были высажены и деревья, и кустарники, и цветы, чтобы воздействовать на жителей поселка. В этой созидательной работе будут воспитываться и дети, и взрослые».

Любили у нас реальное воспитание детей подменять шумихой, заслонять отчетами. Восторженные реляции о массовых воскресниках Дмитрий Николаевич гасил отрезвляющей репликой: «Деревья, посаженные школами, ломаются для подметания классов самими же школами».

***

О необходимости и святости труда, особенно физического, теперь говорить неприлично. А Крюков понимал: посадка деревьев и цветов — это занятие для школьника и посильное, и облагораживающее его душу, и привязывающее его к тому уголку земли, где он встает на ноги. Это и есть наиболее действенный инструмент воспитания. Та практическая работа, которую с огромным напряжением проводил Дмитрий Николаевич Крюков, убеждает нас, что дело его нисколько не потеряло значимости и сегодня. Эту землю надо заселять, обживать, благоустраивать, чтобы островитяне не чувствовали себя обездоленными людьми.

За картошкой

Рассказ южно-сахалинского старожила А. С. Селиверстова

— Так вы из тех мест, где протекает река Лютога? — спросил Александр Сергеевич при нашем знакомстве. — Бывал я там, даже знаю, что станция Чапланово раньше называлась Футамата.

— Откуда такая осведомленность?

— Да ведь однажды я ездил туда за картошкой. Это целая эпопея, и если хотите, то я расскажу. Нет, никаких особых приключений тогда не произошло, а запомнилась эта поездка новизной впечатлений, может, еще тем душевным состоянием, которым мы были переполнены тогда. Нами владела необыкновенная приподнятость, вызванная сопричастностью к Великой Победе. Ведь мы освободили родную землю, мы принесли мир народам Европы и Азии! Это сейчас пигмеи, исходя слюной завистливой злобы, плюют на могилы богатырей, оскверняют памятники, им поставленные. А тогда на каких только языках не произносили слова благодарности нашим воинам! В госпитале, где я лежал после ранения, нам часто показывали кинохронику. Мы с завистью и гордостью, так, что многие не могли сдержать слез, смотрели, как болгары устилали цветами дорогу перед нашими солдатами, осыпая их фруктами, как в Белграде женщины целовали запыленных советских пехотинцев. Коль коротка память у людей, так надо издать фотоальбом со снимками тех лет и продавать на каждом углу во всех городах Европы. Впрочем, и у нас не мешало бы!

Мы горели желанием поскорее восстановить разрушенное войной хозяйство, сделать жизнь лучше, искоренить пороки, именовавшиеся пережитками капитализма.

Мы были молоды, любые невзгоды легко переносились, да и не голодали мы тогда на только что освобожденном Южном Сахалине. Можно даже сказать, что мы стали в некотором роде жертвами изобилия.

Не знаю, какими путями, скорее всего, по ленд-лизовской разнарядке, завезли сюда в избытке первосортной канадской муки, из которой нам ежедневно готовили лапшу. Это было какое-то глумление над желудком. На завтрак давали лапшу. В обед было две лапши: суп-лапша и лапша с мясной тушенкой. Ужинали снова лапшой. Редко в меню проскакивало что-нибудь крупяное, а борщ мог, как царское блюдо, присниться только во сне. Даже парадный обед в честь первой годовщины Победы состоял все из той же лапши. Впрочем, о том, как мы отметили в сорок шестом году праздник Победы, стоило бы в назидание нынешним устроителям фейерверков сказать отдельно.

Служащие военного трибунала Южно-Сахалинской железной дороги, в котором я занимал скромную должность секретаря, находились на довольствии во 2-м ордена Красной Звезды отдельном эксплуатационном железнодорожном полку. Полк этот прибыл сюда сразу после освобождения и принял всю Южно- Сахалинскую железную дорогу. Эксплуатировали ее совместно с японцами, поэтому на каждой станции, большой или малой, находилось два начальника, заступали на смену двое дежурных, на каждом посту сидели два стрелочника — японский и наш. Может, это была излишняя перестраховка, не берусь судить о целесообразности этой меры, но железная дорога оказалась под надежной охраной полка и в не менее надежных руках японских специалистов. Командовал полком полковник Валуев, имевший права командира дивизии, поэтому у него было несколько заместителей, свой политотдел. Видимо, по инициативе Валуева решено было День Победы ознаменовать добрым делом.