Как женились Чекмаревы - [3]

Густой голос вперемежку с позывными объявил, что работают все радиостанции Советского Союза и что у микрофона Председатель Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин.

Заправив волосы под косынку, Мария толкнула Игната в бок:

- Что, Игнаша, не замирения ли бог послал? Может, злодей одумался и прощения попросил у Сталина?

- Не знаю, Маня. Может, и беда похуже, - сказал Игнат, надевая кепку.

- Куда уж хуже-то, Игната? Разве самураи...

В тишине - сдерживаемое дыхание, глухой переступ ног колыхнувшихся во дворе людей. В обрызганном росой саду весело, как гулькает ребенок, прокричала желто-черная иволга, качаясь на ветке.

Послышался тихий, прерываемый волнением голос:

- Товарищи! Граждане! Братья и сестры. Бойцы нашей армии и флота. К вам обращаюсь я, друзья мои, - голос задрожал, прервался.

- Господи.., - услыхал Игнат голос жены. На побледневшем лице ее выцветали в тоске глаза. Игнат сердитым взглядом окинул толпу.

Сталин уже спокойно, по-стариковски ровно спрашивал себя, Игната, народ:

- Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов?

В самое сердце толкнуло Игната это горькое "сдала".

Будто уличенный в чем-то постыдном (в чем и виноват-то не был), он сник головой, но тут же строптиво, с вызовом посмотрел в лицо Афанасия мрачная озлобленность прокалила коричнево-загорелое сильное лицо сына.

- ...Дело идет о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР...

- Поняла, Маша? - спросил Игнат жену строговато.

- Как же не понять, для нас говорил.

Игнат вскинул взгляд на крышу, на ученика ремесленного училища, улыбнулся его серьезному, вдруг повзрослевшему лицу. Рабочие молча расходились по своим местам.

Сталин в то утро сказал то, до чего тогда пока еще не дошли Игнат и его товарищи, но должны были дойти позНче своим опытом. Но он не сказал ничего такого, что было бы не по плечу народу, о чем смутно бы не догадывались такие люди, как Игнат. Все, что чувствовал в тревоге и надежде каждый человек в отдельности, было сказано в то утро глубоко, во всей своей нерастраченной нравственной силе...

Как умирала Мария, Игнат не видал - далеко от поселка выгружали всю ночь с затонувшей баржи пшеницу в мешках. Вернулся домой, когда Марию уже обрядили соседки в последний земной путь. Афанасий немо шевелил скипевшимися губами, потом сказал, что мать умерла легко - во сне остановилось сердце.

- Неужели ничего не сказала? Да как же молча отойти? Ведь вместе жизнь прожили. Не испугалась ли чего?

Не с Витькой ли что случилось?

- Батя, я не в силах скрывать... Одни мы остались - Витька... похоронка... Не сумел я скрыть от матушки.

- Дурак! Надо бы меня бить похоронкой...

Ночью Игнату стеснило грудь. Вышел в сад, в спокойное лунное половодье, сел на скамейку у дома и, катая голову по бревенчатой стене, сдерживал судорожно подымавшийся из-под сердца стон.

Подошел Афанасий.

- Ты прости меня, батя. - Оа взял руку отца, припая лбом к ней.

- Что ты?

Помолчав, Игнат сказал, что погибших детей проносят в могилы через сердце матери - других дорог нету.

Остались Чекмаревы-мужики одинокими. Порядок в доме рушился, запустение свило гнездо в каждом углу.

Молодые женские руки навели бы чистоту... Не женили Афоньку при матери, а теперь-то, в двадцать пять лет, узду на него не набросишь, самовольные они в такие года, - все чаще закипал Игнат, однако напрямую пока не говорил с сыном всю сиротскую зиму...

Игнат встал с бревна, отошел к вязу, поманил пальцем Афанасия.

- Ходи-ка, свет, ко мне.

Афанасий, затаив улыбку, подошел, потирая шею.

- В голове прояснилось насчет того дома? - спросил Игнат уже нетерпеливым тоном.

Распахнув окно и откинув занавеску, Катя Михеева навалилась грудью на подоконник, смотрела крупными карими глазами задумчиво и ласково на облачко над Волгой.

По самое окно вспенилась в палисаднике цветами вишня, мазала пыльцой смугло-румяное лицо Кати. Выпрямилась во всю стать, нараспев порадовала Чекмаревых:

- Доброе утро, Игнат Артемьевич! Афанасий Игнатьевич!

Чекмаревы, сняв кепки, кивнули головами.

С умелостью беспромашного ценителя женской заманчивости Игнат подогревал сына:

- Кого-то на всю жизнь осчастливит Катька. Огонь девка, душевная и разумная. Слыхал я, умненько верховодит райкомом комсомола. А? И в доме чистота и порядок.

Брата в армию взяли, сноха с геологами газ ищет где-то под Саратовом, стало быть, два племянника на руках Катьки. Ухоженные, веселые... Порадовал бы меня такой сношенькой. Осознал бы наше холостяцкое положение.

Рожал бы детей, внуками забавлял меня, старика, - Игнат тетешкал ладонями пока еще не родившихся мальцов.

- Рано ты, батя, повеселел, уши поднял. После войаы подыщем деревянную пилу.

- А что в войну-то баб запаяли, мужиков похолостили? Ну, не дай бог, убьют тебя, род наш пресечется. До конца-го войны не будет она ждать. Пилы хоть деревянвые, а не залеживаются, у мужиков шеи тоскуют по пилам.

- Эта-то? - Афанасий кивнул на Катю. - Не будет.

Есть у нее посмышленее меня... Да и не вижу в ней девки, и не удивляет - с детства на глазах.