Как я теперь живу - [39]
— Айзек какое-то время прятался тут, в деревне.
Джонатан глядит на Пайпер, она отводит глаза.
— Он появился здесь через два дня после твоего отъезда.
Меня как под дых ударили. Это уж точно последняя капля, хотя я давно думала, что меня ничем не проймешь.
Джонатан набирает полную грудь воздуха.
— Когда Айзек ушел, Эдмунд вернулся на ферму, хотя знал, как это опасно. Он с этими людьми работал и жил вместе, и ему, верно, казалось, что он сможет их как-то убедить, еще раз объяснить, заставить слушать — и спасет. Понятно, что он их не спас. Он, должно быть, сдался наконец и ускользнул, когда увидел, что уже ничего не поделаешь.
Джонатан качает головой.
— И как бы все эти люди, с маленькими детьми, выжили в лесу без пищи?
Он на секунду замолкает.
— Таких случаев были сотни и тысячи, и чаще всего они кончались плачевно.
Что тут скажешь?
Джонатан снова набирает побольше воздуха и продолжает:
— Нам точно неизвестно, что случилось дальше, но что произошло на ферме, вы сами знаете. Вы с Пайпер лучше всех знаете. Какое-то время спустя Эдмунда нашли солдаты. Не наши солдаты. Он уже умирал с голоду, сама понимаешь, в каком он был состоянии. Они его больше месяца у себя держали, но не мучили, только еды было так мало, что ему почти совсем ничего не доставалось. Непонятно, почему ему жизнь сохранили, просто так получилось. В конце концов они к нему даже привыкли. Он не убегал, не говорил, не двигался. А потом вдруг встал и ушел, пошел домой. Кто знает, как ему удалось добраться до дома, Айзек и Пайпер нашли его там, измученного, умирающего с голоду. Он ни слова не говорил. Они ухитрились дотащить его до овчарни, где сами прятались, но он все время молчал и не хотел им рассказать, что с ним было. Целый…
Он глядит на Пайпер.
— Больше года.
— Ты видела, что он с собой сделал, — добавляет Джонатан. — Как будто он мало настрадался, так еще надо себя наказывать. За что? Наверно, за то, что в живых остался.
Мы долго молчим.
Наконец Пайпер тихонько говорит:
— И теперь этот сад. Он все время сиднем сидел в кресле, но постепенно все-таки начал копаться в земле, помогать на огороде. Ничего почти не говорил, просто с каждым днем все больше работал. Это ему помогает, сама видишь, как ему это помогает. Он пропалывает, обрезает, выкапывает старые луковицы и убирает их на зиму. Собирает семена и подписывает названия, а потом высаживает весной, и не только для еды, а еще для… для чего-то еще.
Замолкает и смотрит на меня.
— Он раньше никогда садом не занимался, а теперь работает без устали, как маньяк. День за днем до самой темноты, и бесполезно пытаться зазвать его в дом. Он не может остановиться, даже если бы захотел.
— Зимой хуже, делать почти нечего, но он и зимой иногда копается в снегу, очищает ветки, чтобы не сломались, укутывает растения в мешковину и солому, чтобы не замерзли. Он так поглощен делом, что иногда становится страшно. Но он от этого явно успокаивается. Он нам ничего не рассказывал ни о «Гейтсхеде», ни о том, каково было в плену. Не говорил, что произошло после того, как они с Айзеком расстались. Джонатан узнавал все эти подробности от разных людей, которые встречали Эдмунда, которые знали, что там происходило. У него все заперто внутри и наружу выходит только вот так.
Она кивает в сторону густых кустов колючих кроваво-красных роз. Побеги подрезаны и туго подвязаны горизонтально вдоль стены, но куст все равно буйно цветет, весь обсыпан багровыми бутонами. И пчела ныряет то в один, то в другой раскрывшийся цветок, пьянея и шатаясь под тяжестью всей этой ботанической роскоши.
И тут до меня вдруг доходит. Все же совершенно ясно. И ужасно. Эдмунд видел эту бойню. Видел, как людей хладнокровно убивали. Как умирали мужчины, женщины, дети. Как животных убивали или бросали на верную гибель. Не знаю, как он выжил, — скорее всего, никогда не узнаю. Но наверняка знаю, что он там был.
Не могу даже вообразить, что с ним после этого сделалось. Чего тут воображать?
А вот Пайпер не догадалась, по глазам вижу. И Джонатан тоже не догадался. А Айзек? Он же всегда знает, что с каждым из нас происходит.
— Вот так, — добавляет Пайпер. — Вот и все.
Вовсе не все. Еще одной главы не хватает.
Той самой, где герой возвращается домой и обнаруживает, что меня там нет.
6
Теперь я садовник. Ученик садовника.
Только так с ним и можно разговаривать, не словами, а тяжким трудом и старыми садовыми орудиями, мясистыми луковицами, закопанными в землю, ждущими своего часа в хорошо удобренной почве. Я наблюдаю за тем, что он делает, и учусь у него, копаю, сажаю, пропалываю. Сперва он мне не помогал, но мне не нужна его помощь. Мне просто надо быть здесь, рядом с ним, высаживать каждым солнечным днем крошечные семена в рассыпающуюся землю и надеяться, что когда-нибудь из них вырастут цветы.
Теперь мы гуляем, и он даже иногда со мной разговаривает, типа рассказывает мне, как какие растения называются. Трудно запомнить, их вокруг так много, а у меня в голове удерживаются только те, что спасли мне жизнь.
Corylus avellana. Лесные орехи.
Rubus fruticosus. Ежевика.
Agaricus campestris. Шампиньон обыкновенный.
Мозг Джонатана Трефойла, 22-летнего жителя Нью-Йорка, настойчиво твердит ему, что юность закончилась и давно пора взрослеть. Проблема в том, что он не имеет ни малейшего понятия, как это сделать. Тем более, что все составляющие «нормальной взрослой жизни» одна за другой начинают давать трещины: работа, квартира, отношения с девушкой. А тут ещё брат просит присмотреть за двумя его собаками на время его отъезда. В отчаянных попытках начать, наконец, соответствовать ожиданиям окружающих, Джонатан решает броситься в омут с головой – жениться в прямом эфире перед многомиллионной аудиторией.
Все рассуждают о влюбленности так, словно это нечто совершенно удивительное, нечто в корне меняющее жизнь. Что-то такое происходит, говорят, и ты понимаешь. Смотришь в глаза своей возлюбленной или возлюбленному и видишь не только человека, которого ты мечтал встретить, но и такого себя, в которого втайне верил, себя желанного и вдохновляющего, себя, никем не замечаемого прежде. Вот что произошло, когда я встретила Кита Годдена. Я смотрела в его глаза и понимала. Только вот другие тоже понимали.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.