Как я теперь живу - [38]

Тут он поворачивается ко мне — глаза все равно пустые. И говорит:

— Зачем же ты меня оставила?

Тогда я пытаюсь объяснить ему, рассказать, как мы с Пайпер шли сюда. И как в тот день зашли в дом, надеясь, что он тут. И как зазвонил телефон, и это был мой отец. И как все эти годы я проклинала себя за то, что сняла трубку. Но поделать уже ничего было нельзя, отец знал, где я, и у него были Международные Связи. И то, что я выжила и всех опасностей избежала, не отменяло того, что мне всего пятнадцать лет и я ребенок, застрявший в военной зоне, беспомощный перед лицом Официального Медицинского Свидетельства, требующего немедленной госпитализации за границей.

Отец-то полагал, что действует мне во благо.

Эдмунд снова отворачивается. Конечно, он знает, что произошло. Он наверняка все это сто раз слышал от Пайпер.

Но, наверно, ему надо услышать и от меня.

Я наклоняюсь, беру его руки в свои, прижимаю ладони к лицу, а когда он пытается высвободиться, держу их крепко-крепко. А потом — слушает он или нет — рассказываю все остальное. Говорю, как все эти годы снова и снова проживала каждую минуту нашей жизни вместе, как все эти годы пыталась его найти, как все эти годы ничего и никого в моей жизни не было. И как каждый день каждого года я пыталась вернуться домой.

Так мы и сидим, пока день не начинает клониться к вечеру. Появляется луна, созвездия медленно всходят из-за горизонта. Я говорю, а он слушает. Понадобилась почти целая ночь, чтобы все ему рассказать, но я уже не могу остановиться, пока не расскажу все, абсолютно все. И не могу отпустить его рук, хотя мои устали, затекли и заледенели.

Так мы и сидим, почти прижавшись друг к другу, а вокруг — белый сад, залитый холодным светом белых звезд. И нечем нам согреться, кроме тепла другого.

— Ладно, — наконец говорит он громко, голос странный и напряженный, словно он разучился разговаривать.

Вот и все. Ладно.

Тогда он высвобождает руки и берет мои застывшие, заледеневшие ладони в свои — теплые.

Для начала уже хорошо.

5

Пайпер рассказала, что после Оккупации почти всех молодых людей забрали в армию. Многие из тех, кто жил в городах, перебирались в сельскую местность — тут казалось безопасней. Повсюду организовывались сельскохозяйственные кооперативы — работа на фермах обеспечивала едой.

Пайпер познакомилась с Джонатаном в таком кооперативе, он там работал с одним из врачей, а она доила коров. Ухаживания им были ни к чему, в один прекрасный день они встретились и больше не расставались.

Он теперь живет с ними, именно Джонатан подошел к телефону, когда я звонила из Лондона. Они с Пайпер — замечательная парочка. Она серьезная и нежная, а он шумный, веселый и всегда в полном согласии с миром — у нее в семье такого не водится.

Он мне сразу понравился. Мы с ним оба — из другого теста, но у нас одна роль — нам доверили Преимущественное Право на Опеку.

Я знаю, он ее будет защищать до последнего.

Именно Джонатану приходится рассказывать, что случилось после моего отъезда. В конце концов снова открылись школы, фермы торговали продуктами, появились новые торговые сети и черный рынок, на котором было все — от импортных лекарств до новых ботинок, лишь бы нашлось чем платить.

— Трудное было время, — добавляет он, и Пайпер опускает глаза. — Столько смертей.

— Расскажите мне, что случилось, — наконец прошу я. В тот вечер небо поблескивает розовым и золотым, и сад заливают последние лучи закатного солнца.

Да, Эдмунду и Айзеку удалось выжить, но это все, что я знаю. Как им это удалось? Что они видели? Чего им это стоило?

Пайпер не открывает рта, так что и последнюю часть истории я узнаю от Джонатана.

Вот что он рассказывает. Эдмунд с Айзеком мирно жили на ферме «Гейтсхед» все лето, совсем, как мы с Пайпер в Рестон-Бридж. Потом дела пошли хуже. Атмосфера накалялась, велись разговоры о вспышках насилия и беспорядках. И Эдмунд, и Айзек знали — как они все всегда знали, — что грядет что-то плохое, что-то ужасное. Они пытались всех предупредить, поговорить с доктором Джеймсоном. Он их выслушал. Очень сочувственно. Но ему трудно было поверить, что действовать надо немедленно. Их маленькая группка жила привычной жизнью, бросать нажитое было страшно. Не убегать же в лес из-за того, что паре детишек что-то примерещилось. Никто им не поверил. Но что уж сейчас говорить, кого винить?

Для Айзека важнее всего было выжить и спасти Эдмунда. Но Эдмунду так не казалось. Ему казалось, что если они уйдут, то бросят людей, обреченных на верную гибель. Первый раз в жизни они поспорили, и Айзек оказался сильнее. Он давил на Эдмунда как мог. Пытался его запугать. Делал все, что можно, лишь бы они остались живы. Так и получилось. Но они больше не были заодно — Айзек принял последствия как данность, а Эдмунд не смог.

Сначала они прятались вместе, но так было слишком опасно. Леса кишели солдатами и повстанцами, и Айзек знал — чтобы выжить, надо двигаться не переставая. Он пытался убедить Эдмунда вернуться домой, но тот не захотел, а может быть, и не мог. Трудно поверить, но Айзек все-таки это сделал — в конце концов ушел один. Без Эдмунда. Наверно, надеялся, что Эдмунд пойдет следом.