Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - [11]

Я отвернулся.

– Что такое? – нахмурился он.

– Мама сказала, что ты мне не отец! – выкрикнул я и, повернувшись, убежал в свой садик (двор дома, в котором мы тогда жили, был поделен на индивидуальные садовые участочки).

Меня снова "нагрузили". И снова в житейском порыве. Но не это главное. Главное в том, что тогда я привык думать и думаю до сих пор.

"Сначала мамой была мама Мария, а папой – папа Иосиф, – думал я, спрятавшись в садике под развесистым кустом сирени – я хорошо помню, как сидел под ней на корточках, желая отгородиться от всего мира. – Потом мамой стала Лена, а папой – Олег. Теперь мне сказали, что и он не отец... Значит, и мама Лена мне не мама?!! Все мне никто??"

Вывод потряс меня. Я съежился в точку, стал зрачком остановившегося Ока, и мир отстранился. Зелень, цветы, голубое небо – все поблекло. Я лишился пуповины, связывавшей меня с людьми.

Это состояние было невыносимым, и я решил подвергнуть свой вывод проверке – а вдруг все не так? Когда мама Лена и папа Олег помирились и, взявшись за руки, пошли гулять, я вынул из коробки с документами паспорта и внимательно их изучил.

Все было нормально. Я значился сыном в обоих. Обрадованный, вернул документы на место, и тут в сознании от собственного года рождения отнялся год рождения мамы, и перед глазами стала цифра 17. Я вздохнул свободно, но радовался недолго – вспомнил, как мама говорила, что свидетельство о ее рождении отец Иосиф – из-за войны с басмачами – смог получить, лишь когда ей исполнилось шесть лет.

– В тот день я за пять минут постарела на год... – улыбалась она, рассказывая.

– Как это? – удивился я.

– Да так. Возраст определяли по зубам и ошиблись.

Стало быть, когда я родился, ей было 16! А в шестнадцать не рожают – это я знал точно.

"Значит, все ложь. Все лгут, и нельзя никому верить", – навсегда отложилось в моей памяти.

Так какое же это свободное падение, моя жизнь? Я летал в голубом небе детства, меня "грузили", и, в конце концов, нагрузили так, что я грохнулся об землю.

* * *

Хорошо помню, как в те времена, возвращаясь из школы, я хотел лишь одного – чтобы дома никого не было.

* * *

У Андрея в памяти отложился единственный случай из детства – как меня оттаскали за ухо.

* * *

Я жил уже у мамы Лены, и было время "Трех мушкетеров" (с Жаном Маре в главной роли, Боярский в то время под стол пешком ходил). Из бочечных обручей я наделал сабель (не шпаг – те очень уж откровенны), раздал соседским мальчишкам, и предложил сечься команда на команду как в кино. Сеча получилась вялой – и мушкетеры, и гвардейцы кардинала отчаянно трусили, и скоро разбежались по своим квартирам. На следующий день я пошел с двумя саблями через весь город к маме Марии и предложил сечься Андрею. Он отказался, и я предпринял набег на другую сторону оврага. Найдя там группу мальчишек своего возраста, предложил повоевать. Их как ветром сдуло, и тут же из ближайшего дома решительно выскочил мужчина. Чуть не оторвав ухо, он привел меня к маме Марии, и всю дорогу я плакал от обиды – за что меня так? Я ведь просто хотел повоевать...

* * *

Пора спать.

28

Никто никогда ничего не знает наверняка.

Глядя в широкую, плотную спину проводника,

думай, что смотришь в будущее, и держись

от него по возможности на расстоянии. Жизнь

в сущности есть расстояние – между сегодня и

завтра, иначе – будущим. И убыстрять свои

шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе

сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.

И. Бродский «Назидание».

Когда согда отпустило, и лицо его приобрело в какой-то степени естественный цвет, я попытался вернуть золото. Он покачал головой.

– Оно твое. Ты можешь верить или не верить в то, что я тебе рассказал, но оно твое.

– Ты, наверное, что-то хочешь от меня? – спросил я, ничтоже сумняшеся. В то время моя вера в бескорыстие человеческих отношений уже вступала в клиническую стадию.

– Что может хотеть человек больной раком? – прозрачно ответил он. – Хотя... Хотя, наверное, мне было бы приятно думать, что золото когда-нибудь, но будет найдено... Будет найдено золото, которое искало пятьдесят поколений моих предков, будет найдено, то, что заменяло им бога и жизнь.

– Но тогда ты мог бы рассказать эту историю властям? Они бы уж точно нашли.

– Они бы точно его нашли и утилизировали на строительство светлого будущего, то есть построили бы лишние танки, – улыбнулся он.

– В таком случае ты обратился не по адресу. Я – комсомолец и считаю, что коммунизм должен быть построен.

– Я сделал свой последний шаг, – улыбка согда стала сочувственной. – Теперь дело за тобой. Но не торопись идти в райком. В лучшем случае тебя засмеют. А в худшем – спрячут в психушке.

Я подумал и, придя к выводу, что альтернатива собеседника "железна", сказал:

– Ну ладно, рассказывай, что накопали твои предки за две тысячи двести восемьдесят четыре года.

Согд развязал платок-пояс, выложил на камень таившиеся в нем кусок лепешки, несколько кусочков печака – местной сладости – и... светокопию геологической карты пятидесятитысячного масштаба, несшей гриф "Секретно".

Мне стало не по себе. За хранение такой карты или недонесение о ее наличии у частного лица, каждому советскому гражданину светило несколько лет заключения в местах не столь отдаленных или, по меньшей мере, лишение светлого будущего в виде высшего образования. Об этом сын геологов знал прекрасно.