Как я отыскал Ливингстона - [55]

От каждого предводителя каравана ваниамвези получил, в виде подати для своего пьяного господина, по пятнадцать доти, а от шести других караванов по шести доти, всего пятьдесят одно доти; тем не менее, на другой день, когда мы выступали в путь, он и не думал ничего сбавлять с пени, наложенной на Гамеда, и несчастный шейх принужден был или заплатить требуемое, или покинуть ослов.

Пройдя через хлебные поля Пембера Перена, мы вступили на обширную, гладкую как поверхность озера равнину, откуда добывается вагогская соль. От Каниени, на южной дороге, до границ Угумбы и Убанарамы, и даже далее, тянется это соляное поле, усеянное многочисленными и обширными горько-солеными озерами, низменные берега которых покрыты осадками, содержащими соли азота. Два дня спустя, когда я взобрался на высокий хребет, отделяющий Угого от Уианцы, взорам моим сразу представилась вся эта огромная равнина занимавшая несколько сот квадратных миль. Я мог ошибиться, но мне казалось, что я заметил обширное пространство серовато-голубой воды, почему полагаю, что этот соляной пруд составляет лишь уголок большого соляного озера. Вагумбцы, часто встречающиеся от Ниамбы до берегов Уианцы, сообщили моим солдатам, что на севере есть «Маии Куба».

Мицанца, следующая за Ниамбвою стоянка, расположена среди пальмовой рощи, в расстоянии около тридцати миль от последней. Вскоре по прибытии я должен был закутаться в одеяла, мучимый тою же перемежающейся лихорадкою, которая впервые напала на меня при переходе через Маренджа Мкали. Будучи уверен, что простоявши один день и принимая аккуратно неизбежный хинин, я выздоровею, я попросил шейха Тани передать Гамеду, чтоб он простоял завтрашний день, потому что я совершенно не в силах ехать далее, при постоянно повторяющихся припадках жестокой болезни, превратившей меня почти в ходячий скелет. Гамед, торопившийся в Унианиембэ, чтобы продать свой товар прежде, чем придут другие караваны, отвечал сперва, что не хочет, что не может останавливаться для мусунгу. Когда Тани передал мне этот ответ, я попросил его сказать Гамеду, что мусунгу не желает задерживать ни его, ни другой какой-либо караван, и потому просит его продолжать свой путь и оставить его одного, так как он чувствует себя достаточно вооруженным, чтобы идти через Угого одному. Каковы бы ни были причины, побудившие Гамеда изменить свое намерение, сигнал к выступлению не был дан им ни в эту ночь, ни на следующий день.

Рано поутру я принял первую дозу хинина; в 6 ч. утра — вторую; до полудня — еще четыре, всего пятнадцать гранов, вызвавших немедленно сильную испарину, смочившую фланель, белье и одеяло. После полудня я встал, радуясь что болезнь, мучившая меня последние две недели, уступила, наконец, действию хинина.

В этот день моя высокая палатка и американский флаг, развевавшийся над нею, обратили на себя внимание султана, удостоившего меня своим посещением. Между арабами он пользовался известностью как союзник Манва Сера, в войне его с шейхом Сни-бен-Амером, которого так прославлял Буртон, а потом Спик, а также как второй по могуществу султан Угого; поэтому он был для меня большой диковинкой. Когда отдернули дверь палатки и он вошел в нее, то был до такой степени поражен ее величественным видом и внутренним убранством, что уронил кусок замасленного барсатийского полотна, составлявшего его единственную защиту от ночного холода и дневного жара, и открыл взорам мусунгу жалкие развалины своей фигуры, бывшей некогда величественною. Сын его, молодой человек лет пятнадцати, внимательный к слабостям отца, поспешил с сыновнею почтительностью напомнить ему о его наготе, после чего султан, с глупым хихиканьем, снова надел свою роскошную мантию и сел, тараща глаза на палатку и удивительные домашние принадлежности мусунгу. Варяжский витязь введенный в блестящий и великолепный дворец византийских императоров, не выказал бы большого удивления, чем мизанцский султан при виде моей палатки. Посмотрев с тупым изумлением на стол, уставленный несколькими книгами и глиняными изделиями, на койку, державшуюся на воздухе, как ему казалось, какою-то магическою силою, на сак, в котором хранилось мое платье, он воскликнул: «Ги-ле! мусунгу великий султан, пришедший посмотреть на Угого». После этого он заметил меня и снова был поражен удивлением при виде моего бледного лица и прямых волос и спросил меня «как это я бел, когда солнечный жар сделал кожу его племени черною?» Затем ему показали мою шляпу, которую он примерял себе на голову, к великой забаве для нас и для самого себя. Потом ему показали ружья, начиная с магазинной винтовки Винчестера, делавшей тридцать выстрелов подряд с небольшими промежутками. Если прежде он был удивлен, то теперь удивлению его не было границ, и он заявил, что вагогцам не устоять в битве против мусунгу, потому что таким ружьем он убьет мгого, где бы тот ни показался. Затем показали ему ружья прочих систем, объясняя особенности каждой из них — это довершило восхищение султана и он воскликнул в порыве восторга, что пришлет мне овцу или козла и хочет быть моим братом. Я поблагодарил его за честь и обещал принять все, что он ни пришлет мне. По совету шейха Тани, служившего мне переводчиком и знавшего, что вагогских султанов не следует отпускать с пустыми руками, я отрезал одну шукку каники и предложил ее гостю. Он взял ее, но рассмотревши и смеривши, отказался принять, на том основании, что мусунгу — великий султан и не должен унижать себя подарком всего в одну шукку. Это показалось мне слишком накладным после двенадцати доти, уплаченных в виде мугонго т.е. дани от каравана; однако, имея в виду овцу или козла, я не постоял за лишней шуккой.