Как я отыскал Ливингстона - [53]

Тембо или хижины следующего султана, через владения которого нам пришлось проходить, именно 30-го мая, были расположены в Кидидимо, в расстоянии всего четырех миль от Бигаваны. Дорога шла по плоской продолговатой долине, окаймленной с двух сторон холмистыми цепями, густо усыпанными величественными баобабами. Вид Кидидимо чрезвычайно бледен. Даже лица вагогцев, по-видимому, приняли бледный оттенок от всеобщей бедности местности. Вода окрестных колодцев по вкусу и запаху напоминает лошадиную мочу; два из наших ослов заболели и издохли менее чем в час, напившись ее. Мы же испытывали боль в животе, тошноту и общее расстройство, за что от души проклинали страну и ее бессмысленных управителей. Но негодование достигло своих крайних пределов, когда Бомбай сообщил нам, после попытки своей уговорить Мугонго, что сердце султана наполнилось алчностью при известии о прибытии мусунгу, и что алчность его насытится не иначе, как десятью доти дани. Хотя требование было велико, однако я, по причине болезни и полного расслабления сил, не был расположен к препирательствам и потому тотчас же уплатил, что с меня требовали; арабы же торговались целое утро и, наконец, заплатили по 8 доти каждый.

Между Кидимо и Ниамабою, областью султана Пембера Перена, простирается обширный лес и джунгль, изобилующий слонами, носорогами, зебрами, оленями, антилопами и жирафами. Поднявшись с зарею, утром 31-го мая, мы вступили в джунгль, темные контуры и зеленые уступы которого были ясно видны с места нашей стоянки в Кидимо. После двухчасового пути мы остановились позавтракать и отдохнуть близ пресноводного озера, окруженного свежею зеленью, служившею большой приманкою для диких животных джунгля, свежие следы которых виднелись повсюду. Узкие рукава, покрытые тенью густых деревьев, представляли прекрасные убежища от жары. Дорога извивалась по джунглю, по редкому лесу, переходя на открытые поляны, поросшие желтою как жниво травою и врезываясь в чащу гуммиевых деревьев и терновника, издававших запах, подобный запаху стойл; в других местах она пересекала рощицы развесистых мимоз и колонии баобабов, проходя по местности, изобиловавшей благородною дичью, часто мелькавшею мимо нас, но на таком большом расстоянии, что нашим ружьям так же трудно было достать ее, как если бы она была за индейским океаном. Такое путешествие, как наше, не допускало никаких промедлений. Мы покинули водоем в полдень; до полудня следующего дня мы не могли найти ни капли воды; поэтому нам следовало идти много и быстро, в противном случае одуряющая жара деморализировала бы всех. Мы бодро шли в течение шести часов, потом перед солнечным закатом мы остановились отдохнуть менее чем на час, потом снова шли два часа до ночлега, назначенного в Ниамбве. Ночь караван провел под деревьями, среди густого леса, не разбив даже палаток для предохранения себя от ночного холода; я же стонал и кашлял всю ночь, мучимый пароксизмом лихорадки.

Ночь прошла; лишь только занялось утро, караван или караванный ряд, так как в лесу по узкой тропинке можно было идти только гуськом, уже пустился в путь. Вид на окрестности был очень ограничен. Справа и слева тянулся темный и глубокий лес. Над головою виднелась полоса прозрачного неба, испещренная волокнистыми облаками. Не слышно было ни одного звука, кроме крика летящей птицы, шума шагов, пения или разговоров каравана, перемежающихся с громкими восклицаниями, когда людям казалось, что вблизи находится вода. Один из моих носильщиков упал от усталости и болезни и не поднимался более. К счастию, хвост каравана прошел мимо него, пока он еще был жив; иначе мы принуждены бы были иметь жестокость оставить его непогребенным, зная что он умер.

В 7 часов утра мы разбили палатки в Ниамбве и пили прекрасную воду с жадностью верблюдов после перехода по безводной степи. Обширные рисовые поля послужили предвестниками близости деревни, караван прибавил шагу, ввиду скорого привала. Лишь только вассунги вступили в населенные места, толпы вагогцев бросились со всех сторон, чтобы взглянуть на них, пока они не прошли мимо. Старики и дети, мужчины и женщины с страшными войнами теснились вокруг нас. Эта необыкновенная любовь к демонстрациям вызвала со стороны моего надсмотрщика весьма характерное замечание: «О, это должно быть настоящие угогианцы, потому что они таращат, таращат глаза! Боже мой, они только и делают, что таращат. Мне, право, так и хочется шлепнуть их по роже!».

Действительно, вагогцы Ниамбвы довели до крайних пределов свое поведение. Все встречавшиеся нам до сих пор ограничивались глазением и криками, эти же позабыли всякие границы, так что, не будучи в состоянии сдержать своего гнева, я схватил за шиворот самого наглого из них и, прежде чем он успел оправиться от изумления, нанес ему такой удар хлыстом, который, вероятно, пришелся ему не по вкусу. Этот поступок вызвал со стороны зевак весь запас брани и оскорблений, которые они выражали совершенно особенным образом. Они подходили с видом разъяренной кошки и затем выкрикивали свои ругательства с каким-то не то шипением, не то лаем. Восклицание «гагчт», произносимое пронзительным crescendo, раздавалось ежеминутно. Они забегали то спереди, то сзади, повторяя: «разве смеет мусунгу бить вагогцев, как рабов? Мгонго свободный человек; он не привык переносить побои — гагчт» Но лишь только я замахивался хлыстом, эти хвастуны считали за лучшее отбегать на почтительное расстояние от рассерженного мусунгу.