Как я любил тебя - [31]

Арион молчит. Все мы тоже молчим. Пэскуцу смотрит на Папелку. Папелка смотрит на Пичике. Пичике пожимает плечами.

— Предлагаю другую сделку, — Арион Гончу расстегивает воротник. — Моя дочь искусала шею вашему мальчишке. За это она получит от меня все, что следует. А от меня чего вам нужно? Пусть кто-нибудь из вас укусит меня в шею. Кусайте, пока не надоест.

Папелка прыскает. Усмехается и Пэскуцу. Я молчу. Молчит и Пичике. Кривой Веве говорит:

— Жалко мне тебя, нене Арион. Человек ты пожилой, а говоришь глупости. Зачем нам твою шею грызть? Мы не волки. Мы даже не собаки, хотя Маргита и называла меня то собакой, то щенком. Мы люди. Ты сказал, что денег у тебя нет. Сказал, что и зерна нету. Мы тебе верим. Свиньи нам твоей не надо. А есть у тебя шесть овец…

— Верно, — соглашается Арион. — У меня шесть овец. Не пять, не семь, а ровно шесть. Не хотите ли, чтоб я их вам отдал?!

— Не всех, — успокаивает его Веве. — Дай нам три. Другие три останутся тебе. Стриги их или продай. Делай с ними, что хочешь.

— Бестолковщина! И чего ты в разговор мешаешься? Мы же хотели попросить четырех овец, а не трех. А ты вылез с тремя овцами. Всю торговлю испортил!

— Я имею право говорить, — возражает Кривой Веве. — Шея-то у меня искусана, а не у вас.

— Его правда, — подтверждает Пэскуцу. — Его шею искусала Маргита, а не нашу. Если ему довольно трех овец, я ничего сказать не могу. Пусть будет три. Только… самые лучшие.

— Еще не все, — перебивает Кривой Веве, — я не до конца сказал.

— Говори.

— Кусала меня Маргита. Но если бы Офице Пал не сидел на моих ногах и не держал меня за руки, Маргите нипочем не укусить бы меня в шею. Значит, и Офице Пал должен дать трех овец.

— У этого Пала нету овец, — говорит Пичике.

— А я и не говорю, что есть. Знаю, что нет у него.

— Если нет у него овец, откуда он их тебе возьмет? — удивляется Пичике.

— Пусть купит! Нету денег, чтоб купить, пусть украдет и отдаст нам.

— Нельзя держать в доме краденых овец, — выражает свое мнение Пэскуцу. — От жандарма будут всякие неприятности. Натерпишься такого, чего и не снилось.

— Никаких неприятностей не будет. Ночью он их украдет, ночью к нам и приведет. А как приведет их Офице, мы их тут же зарежем. Зарежем и сделаем пастраму.

— Это неплохо, — вступает Папелка. — Но пока мы будем судить да рядить, как получить овец с Офице, послушаем лучше Ариона Гончу. Так ты, Арион, даешь трех овец или нет?

— И мертвый не отдам, — запальчиво говорит мужик с выселков. — Даже мертвый. Что я буду делать без овечек? Они мне дают молоко для детишек. Шерстью ихней мы тоже утепляемся. Чулки, куртки вяжем…

— Тогда придется искать справедливости в суде, — решает Папелка. — Вставай, Веве, родненький. Пойдешь со мной и с отцом к Жувете. По дороге завернем к доктору, чтобы он нам записку дал, что парень останется с кривой шеей.

— Люди добрые, худой мир лучше доброй ссоры, — вмешивается Пичике. — Не лезьте на рожон. Подумайте еще.

Мужик с выселков поднимает с полу шапку, водружает ее на голову и встает, собираясь уходить. Джинджис, который все время молчал, без всякого приглашения встревает в разговор. Влипает, как муха в молоко.

— А у нас ракии новой наварили, нене Арион. Не уходите, пока мама не угостит чашечкой ракии. Мама всех, кто заходит в дом, угощает чашечкой ракии. А ракия у нас хороша! До чего же хороша, нене Арион. В глотке так и жжет. Прямо огнем жжет…

Все хохочут. Смеюсь и я. Смеется и Кривой Веве.

Папелка уходит. Возвращается она с фляжкой и глиняными чашечками. Всем раздает по чашке. Дает чашку и Кривому Веве. Не забывает и Джинджиса. Наливает ракии.

— Будь здоров, — говорит Папелка.

— Дай вам бог здоровья, — отвечает Арион Гончу.

Чокаемся. Выпиваем.

Снова чокаемся. Снова выпиваем.

У несчастного мужика с выселков немного светлеет в глазах. Он спрашивает меня:

— А как кричала дочка моя? Громко или тихо?

— Громко, нене Арион. Кричала так громко, словно Офице Пал вонзил в нее нож по самую рукоятку.

— Так кричат девчонки, когда случается с ними то, что раз в жизни должно случиться.

Пичике улыбается. Арион Гончу хмурится. Хмурится и Пэскуцу. Окончательно помрачнев, он начинает сверлить взглядом жену и говорит:

— А ты не кричала. Даже не пикнула.

— Не из-за чего мне было ни кричать, ни пищать. Я тоже кричала, да не здесь. Я кричала в Руши-де-Веде, под крепостью, при лунном свете, еще до того, как узнала тебя. Я ведь тебе рассказывала и что было, и как было. Зачем ты память ворошишь? Чтобы я теперь жалела, что не умерла тогда?

— Ты мне все рассказала, но было бы лучше, если бы ничего не говорила.

— Теперь уже все равно, муженек. Не печалься. Что было, то было. Время вспять не потечет. Оно все вперед бежит.

— Да, — задумчиво говорит Пэскуцу. — Все равно — и не все равно.

Кривой Веве, у которого от крепкой ракии чуть-чуть порозовели щеки, забыл про стоны и веселым голосом обращается к родителям:

— Хватит ругаться! Спросите дядю Ариона, даст он нам трех овец или не даст.

Арион Гончу думает. Крепко подумав, он отвечает:

— Двух. Двух овец я вам дам. От себя оторву, но вам отдам. На этом и покончим.

Пэскуцу хочет что-то сказать. Но у него язык не поворачивается. Его сын разом все решает: