Как я любил тебя - [30]

Арион слушает меня. Не пропускает ни единого слова. Но когда он слышит, что я путешествовал среди звезд, он пучит глаза, чешет в затылке и прерывает:

— Как это ты путешествовал среди звезд? В мыслях?

Мне хочется сказать, что я и вправду путешествовал, скакал на коньке-горбунке, но я понимаю, что мне не поверят. Что никто не поверит, все решат, что я, не в своем уме и заговариваюсь. Поэтому я даю такой ответ, какого все от меня ждут, который избавляет меня от всякой предвзятости:

— В мыслях… А потом я услыхал, как Маргита разговаривает с Офице Палом. Потом я услыхал, как она завизжала. От страха завизжала, будто в нее кинжал вонзили. Я подумал, что ее убивают. Потом Маргита плакала. А потом… А потом тебе сама Маргита расскажет. Она лучше меня знает. Все, что было, — это с ней было. Она жаловалась, что ей больно. Только я не знаю, где ей было больно. Пусть это она сама скажет. Она знает, где ей было больно и здорово ли болело…

Кривой Веве все время стонет. Сквозь стоны он говорит:

— Знает… Дарие знает, где у нее болело, только сказать не хочет. И я знаю, где было больно, только не хочу говорить. Маргита и Офице Пал нам сказали: если мы проговоримся или проболтаемся, если от нас хоть что-нибудь станет известно, они нас обоих убьют — и меня убьют, и Дарие прикончат. А еще Офице сказал, что он не возьмет Маргиту замуж, если за нее не дадут в приданое два погона земли. Только я ничего вам не говорил. И Дарие тоже ничего не рассказывал. Мы связаны. Клятвой связаны, что ни словечка не пророним…

Арион Гончу слушает, и лицо его постепенно мрачнеет. Пышные усы подрагивают. Под усами дрожат губы. Папелка обращается к нему:

— Чего ты вытрясешь из своей девчонки, что ты узнаешь от нее, теперь, Арион, твое дело. Что ей сказать и как поступить с поножовщиком, тоже твое дело. Нам ты скажи только одно: как быть с нашим парнишкой? Твоя дочка хотела его погубить. Не закричи Дарие, не окажись там Пичике с дубинкой, прикончила бы она его. Глотку бы ему перегрызла. На клочки бы разодрала. Один бог знает, как придется страдать мальчику. Один бог знает, не останется ли он с кривой шеей или с какой еще хворобой.

— Что вы от меня хотите? Я у вас в руках. Говорите, что вам надобно от моей бедности?

Пэскуцу молчит. Делает несколько глубоких затяжек и молчит. Папелка тоже не вмешивается. Они оставляют мужика с выселков вариться в собственном соку. Когда они чувствуют, что он достаточно проварился, Пэскуцу говорит:

— Возмещения. По доброму согласию дай нам возмещение на лечение парня. Суд мы обойдем. Конечно, если ты этого хочешь. А если нет… Если нет, мы готовы и в суд пойти.

Крестьянин с выселков берет свою шапку, водружает ее на голову, но уходить не уходит. Он остается и ждет, не скажут ли Пэскуцу или Папелка чего-нибудь еще. Говорит Пичике:

— Суд — это значит адвокат, потеря времени, расходы. На суде может и так случиться: и возмещение присудят, и дочке твоей дадут несколько месяцев тюрьмы. Для нас, людей бедных, законы суровые, непреклонные.

— Ну и что? Тюрьмы — они тоже людьми и для людей сложены, — защищается Арион.

— По тюрьмам много всякой порчи, Арион. Испортится твоя девка. Никто ее потом замуж не возьмет. Никто не женится на бедной девушке, которая и по травке с парнем каталась, и сквозь все тюремные напасти прошла.

— И теперь моя дочка порченая. Испортил ее Офице Пал…

Арион умолкает. Он снова снимает шапку и ставит на пол у самых ног. Подумав немного, он говорит:

— Офице Пал испортил ее. Офице Пал и в жены должен ее взять.

— Ты уже решил отдать за нее землю, сколько он просит?

— Немножко поменьше! Увидит он от меня землю, когда свой локоть укусит. Да если и укусит, то и тогда не увидит.

— А как иначе ты его заставишь? Ведь ему, поножовщику, сам черт не брат.

— Есть у меня иголка для его заплаток. Если он не запляшет под мою дудку, скажите, что я дерьмо…

— Это твое дело, — вставляет Папелка. — А как быть с нашим парнишкой? Маргита же хотела его загрызть. Посмотри на его шею. Если мы пойдем с мальчишкой к Жувете, да по дороге завернем к доктору Ганчиу и покажем ему мальчишку, а он напишет про все, что увидит, бумагу, несдобровать ни тебе, ни Маргите. А тюрьма — это тебе не шуточки. И расходы тоже не шутка, и возмещение…

— Дай нам возмещение, Арион, — вступает Пэскуцу, — дай возмещение, и будем считать, что ничего не было. Ни тебе суда. Ни тебе хлопот. Ни тебе вражды. Ладно?

— Было бы ладно, имей я чего давать и откуда давать. Нету ведь ничего. Ничегошеньки нет, люди добрые…

— Про деньги мы и не думаем.

— Значит, про землю думаете?

— Избави бог!

— Клочочка нет.

— Сами знаем, что нет.

— Свинья — только одна и есть. Ращу ее на крапиве да на помоях, чтобы зарезать к рождеству да ребятишек подкормить. Грех отбирать у меня свинью.

— Мы и не просим свинью, Арион. У нас у самих боровок, мы его тоже ни за что на свете не продадим. Рождество без поросенка — это не рождество.

— Режьте меня, — говорит крестьянин с выселков, — режьте меня, обдирайте меня. Берите мою шкуру, солите ее, сушите ее на солнышке, на веревке.

— На что нам твоя шкура? Что из нее сделаешь?

— Опинки. Самые лучшие опинки выйдут. Шкура-то дубленая.