Как выйти из террора? Термидор и революция - [113]

.

Восстание 1 прериаля было куда лучше подготовлено, и толпу должен был направлять разработанный заранее политический проект. Разумеется, в основе народного выступления лежали те же факторы, что и в жерминале: в течение семи недель, которые прошли между двумя восстаниями, голод еще усилился (и это несмотря на то, что власти действительно прилагали усилия, чтобы доставить зерно в Париж). В очередях ходили те же самые слухи, к которым после последовавших за 12 жерминаля репрессий добавлялись и новые: Конвент хочет потопить Париж в «крови и огне»; чтобы атаковать народ, в Булонском лесу концентрируются войска, в том числе и иностранные; 12 жерминаля требовавшие хлеба женщины были жестоко избиты по приказу Конвента. Однако основное отличие состояло в попытке заключить стихийное движение в определенные рамки, придать ему политические цели, реализацию которых должен был обеспечить четкий план действий. В уже и без того накаленной атмосфере в конце флореаля в Париже начал распространятся памфлет под названием: «Восстание народа — дабы обрести хлеб и отвоевать свои права». Этот текст был прочитан в секциях и стал довольно широко известен. Утром 1 прериаля Изабо, выступая от имени Комитета общей безопасности, даже огласил его с трибуны Конвента в качестве явного доказательства «готовящегося мятежа»[220]. Текст был анонимным, но если верить тому, что писал Буонарроти в своем «Заговоре во имя равенства», он был составлен санкюлотскими активистами, заключенными за терроризм в тюрьму Плесси. Текст предварялся преамбулой в виде своего рода обращения от имени суверенного Народа. В нем повторялся и выдавался за правду слух, который обвинял «правительство, бесчеловечно заставляющее [народ] умирать от голода»; все его обещания улучшить снабжение продовольствием подавались как «обманные и лживые». Авторы утверждали, что у правительства есть склады, на которых: «хранится продовольствие», придерживаемое для того, чтобы позволить реализовать эти «бесчестные планы», тогда как народ умирает от голода (здесь мы видим еще один архаичный слух). Страдания народа таковы, что живые завидуют «несчастной судьбе тех, кого голод день за днем отправляет в могилы». Тем самым народ будет виновен перед самим собой и «грядущими поколениями», если не обеспечит себя продовольствием и не вернет себе свои права. Ведь морящее людей голодом правительство — это правительство узурпаторов и угнетателей. Что может быть лучшим доказательством его тирании, чем то, что оно «незаконно арестовывает, переводит из тюрьмы в тюрьму, из одной коммуны в другую и убивает в тюрьмах тех, кто был достаточно смел и добродетелен, чтобы потребовать хлеб и принадлежащие всем права»? Ведь такая власть может черпать силу лишь в «слабости, невежестве и бедности народа...». «Поднявшийся с колен народ» располагает только одним способом выжить и отвоевать свои права; его восстание абсолютно легитимно, поскольку Конституция предоставляет «всему народу и каждой части угнетенного народа самое священное из прав, самую необходимую из обязанностей». Отсюда и цели восстания. Прежде всего: «Хлеба!»; памфлет ограничивался лишь повторением данного мобилизующего лозунга, совершенно не уточняя, откуда этот «хлеб» должен взяться. Напротив, куда более подробно говорилось о собственно политических целях: об отмене революционного порядка управления, которым «злоупотребляла одна факция за другой, чтобы уничтожить, уморить голодом и поработить народ»; о провозглашении и немедленном вступлении в силу «демократической Конституции 1793 года»; о смещении нынешнего правительства, аресте всех его членов и замене их другими депутатами; о немедленном освобождении «граждан, содержащихся в тюрьмах за то, что они требовали хлеба и искренне выражали свое мнение», и, наконец, о созыве 25 прериаля первичных собраний, а 25 мессидора — Законодательного собрания, которое должно заменить Конвент. «Восстание народа» также указывало, что необходимо предпринять: призвать «граждан и гражданок» направиться 1 прериаля в Конвент и сделать это «по- братски неорганизованно и не ожидая действий соседних секций». Таким образом, это был призыв сформировать толпу, которая именно в силу «братской неорганизованности» сможет противостоять ухищрениям правительства и «продавшихся ему руководителей».

Эта толпа будет обладать зачатками структуры и организации благодаря знаку, по которому люди смогут узнать друг друга: у каждого на шляпе мелом будет написано: «Хлеба и демократической Конституции 1793 года». Другие пункты намечали практические меры, которые необходимо реализовать: закрыть городские заставы, захватить сигнальную пушку и колокола, при помощи которых можно ударить в набат, объединить войска и народ.

Этот язык и тщательно спланированный образ действий демонстрируют весь политический и технический опыт, накопленный и опробованный активистами в ходе предыдущих народных выступлений, в частности 31 мая 1793 года; он был поставлен на службу политическому проекту, который опирался на представление о том, что народ «поднялся с колен». Предлагаемые меры в реальности представляли собой призыв к возвращению Террора, который вновь получил бы свои кадры — освобожденных из тюрем «угнетенных патриотов» — и был бы введен в действие новым правительством монтаньяров. Тем не менее удивительно, что не упоминались ни слово «Террор», ни имя Робеспьера; по всей видимости, авторы не хотели, чтобы их ассоциировали с «террористами» или «робеспьеристами», поскольку эти термины были в значительной степени скомпрометированы. Помимо этого, удивительно, что проект предлагал обойтись без секционных структур; он рассчитывал на спонтанность толпы и, разумеется, на то, что ее смогут направить «патриоты» — освобожденные из тюрем террористические кадры (впрочем, не исключено, что авторы также рассчитывали на группу своих сторонников, численность которой трудно установить; среди вожаков толпы, осужденных после провала мятежа, обнаружились активисты секций, которые после 9 термидора увидели, что их карьера, которую они успели практически превратить в профессию, рушится)