Как воспитывали русского дворянина. Опыт знаменитых семей России – современным родителям - [30]

«Родители вели нас так, что не только не наказывали, даже и не бранили, но воля их всегда была для нас священна, — вспоминала дочь Н. С. Мордвинова. — Отец наш не любил, чтоб дети ссорились и, когда услышит между нами какой-нибудь спор, то, не отвлекаясь от своего занятия, скажет только: «Le plus sage — sede» [22], — и у нас все умолкнет».

К. С. Станиславский на всю жизнь запомнил характерный эпизод из своего раннего детства. В ответ на замечание, сделанное ему отцом, мальчик, сконфузившись и рассердившись, начал твердить бессмысленную угрозу: «А я тебя к тете Вере не пущу!» Отец сначала недоумевал, потом сердился, требовал, чтобы сын замолчал, наконец, против своего обыкновения, прикрикнул — все тщетно. Ребенок, что называется, разошелся и с ужасом чувствуя, что его словно подчинила себе какая-то злая сила, с тупым упрямством повторял глупую фразу.

«Костя, подумай, что ты делаешь!» — воскликнул отец, бросая на стол газету.

Внутри меня вспыхнуло недоброе чувство, которое заставило меня швырнуть салфетку и заорать во все горло:

«А я тебя к тете Вере не пущу!»

«По крайней мере так скорее кончится», — подумал я. Отец вспыхнул, губы его задрожали, но тотчас же он сдержался и быстро вышел из комнаты, бросив страшную фразу: «Ты не мой сын».

Как только я остался один, победителем, с меня сразу соскочила вся дурь.

«Папа, прости, я не буду!» — кричал я ему вслед, обливаясь слезами. Но отец был далеко и не слышал моего раскаянья».

Такое впечатление, что и Н. А. Бестужев, и Л. Н. Толстой, и Н. С. Мордвинов, и С. В. Алексеев в воспитании детей руководствуются теми принципами, которые проповедовал В. А. Жуковский. Воспитатель наследника позволял себе давать советы и его царственным родителям. В частности, он стремился внушить им, что мысль об отце должна быть «тайной совестью» мальчика.

Одобрение и наказание должны быть очень редкими, ибо одобрение — величайшая награда, а неодобрение — самое тяжкое наказание.

Гнев отца должен быть для мальчика потрясением, случаем, запоминающимся на всю жизнь; поэтому ни в коем случае нельзя обрушивать на ребенка гнев по несущественным поводам.

Эти примеры никак не подходят под рубрику «типичный случай». Но вне определенной культурной традиции, в другой этической атмосфере подобные отношения были бы невозможны (или, во всяком случае, трудно осуществимы) даже при тех же самых личных качествах отцов и детей.

Скептический афоризм Честерфилда, вынесенный нами в эпиграф этой главы, свидетельствует, что и в XVIII веке идеальные семьи встречались крайне редко. Но у нас идет речь не столько о том, как часто идеал осуществлялся, сколько о том, в чем он состоял. Поэтому будет уместно еще раз обратиться к Честерфилду, который со свойственной ему точностью сформулировал принцип отношения к детям, принятый в культурных дворянских семьях: «У меня не было к тебе глупого женского обожания: вместо того, чтобы навязывать тебе мою любовь, я всемерно старался сделать так, чтобы ты заслужил ее».

Глава 17 Образование

«Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь…»

А.С. Пушкин. «Евгений Онегин»

В государственные и частные учебные заведения дети поступали обычно в возрасте 10–12 лет. Начальное обучение проходило в домашних условиях. Характер, методы, содержание домашнего обучения определялись, главным образом, родителями и зависели, соответственно, от их культурного уровня и интеллектуальных запросов. Разница между дворянской элитой и основной массой российского дворянства была столь велика, что невозможно говорить о некоем среднем типе домашнего обучения. Представление о первоначальном приобщении к наукам дворянских детей дает мемуарная и эпистолярная литература, характеризующая, как правило, быт наиболее образованных и культурных семейств.

В 1819 г. в журнале «Вестник Европы» был опубликован вымышленный «Разговор между графом, графиней и гувернером». Разговор шел об обучении графского сына Васеньки и сводился к тому, что незачем обременять ребенка лишними знаниями. Граф, правда, изъявляет желание учить сына некоторым предметам, но доводы графини и гувернера кажутся ему неотразимыми. «Вы, конечно, заметили, что не знающие латыни несравненно любезнее?» — спрашивает гувернер. «Заметил ли ты хоть один раз в жизни, чтобы на балах, в societe (в обществе — франц.), в модных магазинах, на гуляньях говорили по латыни?» — вторит ему графиня. Отцу «все еще казалось, что надобно же поучить сынка чему бы ни было», и он предлагает дать ему основы российской географии.

Гувернер тут же возражает, что мальчик успеет изучить географию, посещая принадлежащие ему деревни, а в столицу можно приехать «даже и не знавши, под какими лежит она градусами». Граф интересуется, нельзя ли поучить Васеньку астрономии? «Любопытен был бы я знать, — парирует гувернер, — на что пригодится молодому графу толк о Млечном Пути, когда он будет ходить по путям большого света?». «Я однако ж хотела бы, чтобы он узнал кое-что из истории», — вступает в разговор графиня. «Что хорошего в подробностях войны македонян со шведами?» — недоумевает гувернер. «Но теперь все говорят о математике, — неуверенно начинает граф, — везде спрашивают о геометрии…». «Честью вам клянусь, — прервал его гувернер, — что геометрия самое вздорное дело. Какая мне польза в науке, которая толкует о плоскостях, линиях, пунктах, о телах не существенных, а только воображаемых! Все это выдумано кем-нибудь единственно в насмешку». В результате гувернеру легко удается убедить родителей в том, что «с помощью наук от начала мира никто еще не сделался светским любезным человеком», и Васеньку решают обучать французскому языку и танцам.