Как убивали «Спартак» - [5]

Я ему немножко завидую: первый раз Мацуев пошел на «Спартак» в 1989-м, на тот самый матч против киевского «Динамо», когда я на неделю сорвал голос. Завидую потому, что лучшего очного знакомства с командой представить невозможно. «До сих пор пересматриваю видеокассету с записью той игры, и слезы на глаза наворачиваются», — сказал мне пианист. И я ему верю. Потому что сам такой же.

Почти каждый футбольный журналист рождается из болельщика. Потом, спустя много лет, он может тщательно скрывать свои симпатии — но прошлое — то не перечеркнешь. Репортеры, пишущие об игре, не берутся с Луны — их приводит в профессию детская страсть. И это здорово, потому что большинством других специальностей люди овладевают чаще по расчету. Из-за денег, престижа, перспектив, семейных традиций… Недавно на дне рождения друга к нам с коллегами подошел бывший журналист, переквалифицировавшийся во вполне успешные бизнесмены, и со вздохом сказал: «На самом деле я вам завидую. Вы занимаетесь любимым делом…»

В 1990 году, будучи первокурсником журфака МГУ, я брал интервью для еженедельника «Собеседник» у великого футбольного журналиста, вернее, даже писателя — Льва Ивановича Филатова. Тоже, кстати, в душе спартаковца. И он, человек, которого никто и никогда не мог обвинить в необъективности, в свои «под 70» высказал вдруг парадоксальную мысль. О том, что, может, и не нужно журналисту в своих публикациях скрывать, за кого он болеет. Пусть он не прячет своих переживаний и терзаний, пусть приводит аргументы в пользу собственного взгляда на футбол — а другие, из иных лагерей, поспорят с ним в своих материалах. И журналистика тогда получится куда более личная, неравнодушная, вызывающая отклик. И не будет в газете наигранно отстраненной «сухомятки», за которой скрывается фальшивое выжигание из футбола его эмоциональной сути, его души.

Я всегда помнил об этих словах моего покойного учителя, к которому несколько лет ходил за мудростью и советом. Но помнил не в том смысле, чтобы воспринимать их прямолинейно и в начале каждого материала указывать: «Болею за „Спартак“».

Значительная часть поклонников красно — белых искренне считает меня одним из главных… врагов «Спартака». То, что я предал команду и ее интересы, доводилось слышать не раз — и когда жестко критиковал Олега Романцева еще в его бытность президентом и главным тренером, а на самом деле — царем и богом клуба. И когда резко осуждал многие шаги Андрея Червиченко. Не говоря уже о нашумевшем расследовании «Бромантановый „Спартак“» — о том, как в 2003 году не одного дисквалифицированного Егора Титова, а всю команду «кормили» допингом.

Для многих фанатов любовь к команде со стороны журналиста — это лесть. Если он при каждом удобном случае гладит «Спартак» по головке, превозносит его, а при неудобном — выгораживает и утешает, значит, он настоящий спартаковец. Если критикует и вскрывает язвы — значит, враг.

Я придерживаюсь иного мнения: любовь — это правда. Так уж учили меня родители, что только тот, кто любит, может сказать тебе в лицо все как есть. Остальные будут шушукаться и радоваться твоим бедам за спиной.

Журналист и болельщик смотрят на футбол по — разному. Я — неравнодушный к «Спартаку», в душе любящий его, но — журналист. У которого руки не связаны никакими обязательствами перед людьми, работающими в клубе, и который может позволить себе роскошь писать то, что думает и чувствует.

У меня есть возможность высказывать всю свою боль за любимую команду в газете, и вот в этом — то смысле я и следую завету Льва Филатова. Если бы мне был безразличен кризис «Спартака» последних лет, я бы воспринимал его хладнокровно и писал бы о нем так же. И болельщики бы тогда не возмущались, не пропускали бы эти материалы через сердце, а забывали бы о них сразу по прочтении. Самое страшное, чего я боюсь, когда люди читают мои публикации, — это равнодушия.

Еще в 1990-е у меня возникло нехорошее ощущение, что от «Спартака» начала потихоньку отдаляться интеллигентная публика. Для нее любимая команда всегда олицетворяла свободу личности — тут же она начала превращаться во что — то официальное, показное, парадное. В раздевалку после побед под прицелами телекамер принялись заходить важные государственные мужи. Откуда — то появился, на мой взгляд, дурно пахнущий термин «народная команда». Да, «Спартак» всегда был самым любимым, самым популярным во всех людских слоях, потому что не принадлежал какому — то ведомству. Но никогда он не бил себя кулаком в грудь, провозглашая свою «народность». Ссылаться на народ для приличных людей за 70 лет советской власти вообще стало дурным тоном — это делалось именно тогда, когда народ ни о чем спрашивать не собирались. Словом, появление идиомы «народная команда» само по себе показалось мне неприятным знаком. Последующие события те предчувствия подтвердили.

Работая над тем же «Бромантановым „Спартаком“», три месяца добывая по крупицам секретную информацию, я никого не предавал. Я хотел — и хочу — чтобы мой «Спартак» стал чище. И когда мне говорят: «Да кому нужна такая правда? », я отвечаю: она нужна всегда. Не бывает правды необходимой и лишней, своевременной и неуместной. Недавняя история с интервью Дмитрия Аленичева «Спорт — экспрессу», после которого капитана «Спартака» отстранили от команды, это лишний раз подтвердила. В ней я полностью на стороне футболиста именно потому, что за всеми умствованиями о нарушении корпоративной этики было забыто главное — то, что он сказал правду. И пострадал за нее.