Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века - [87]

Так в постмодерном обществе происходит возвращение к домодерному. Человек постмодерна так же не видит смысла в чтении, как и его прапрапрапрадед или прапрапрапрабабка. «Я могу письма получать, а читать их всегда велю другому», – пожалуй, не скажут; письма пока читают сами. Но что касается книг, то «велю читать другому» вполне применимо. Например, включить аудиокнигу и под ее неназойливое бормотание заниматься разными делами. А для школьной (институтской) программы – просто прочесть «краткое содержание».

Что же касается чтения как «лучшего учения»… Нет, учиться человек постмодерна как раз любит. Бакалавриат, магистратура, еще магистратура. И так лет до тридцати – тридцати пяти, легальным образом оттягивая вступление в самостоятельную жизнь. Но только чтобы учеба была сопряжена с минимальным количеством чтения. На одну мою знакомую, профессора университета, студенты пожаловались в ректорат: слишком много заставляет читать. «Мы не для этого сюда поступали…»

И если не будет серьезных потрясений (а их, разумеется, не хотелось бы), способных фрустрировать каналы поколенческой передачи информации, если старение населения будет продолжаться, то книжное чтение будет всё более угасать. Со всеми вытекающими последствиями для литературы. Прежде всего, художественной.

А с угасанием книжности будут, естественно, угасать и культура письма, и навыки анализа и критического восприятия текста (любого, не обязательно книжного), и многое другое, связанное с уходящим модерном. Возможно, в каком-то небольшом сегменте общества книжная культура сохранится, как сохранялась в Средние века в монастырях и при дворах. Но – в «законсервированном» виде, без новаций.

Как и любая укоренившаяся культурная практика, книжность инерционна и способна довольно долгое время сохраняться в условиях, ее непосредственно не поддерживающих; это ее пока спасает.

Вопрос только о времени вхождения в это «новое Средневековье». Это время можно замедлить, а можно и ускорить – если не предпринимать никаких серьезных действий по поддержке книжной индустрии, современной литературы, самого процесса книжного чтения. Причем именно со стороны государства – современное государство также есть продукт модерна, продукт сложных внутренних и внешних кризисов, присущих эпохе модерна. В условиях постмодерна оно тоже переживает деградацию, всё более теряя легитимность. Хотя тут строить какие-то прогнозы сложно, поскольку действия политических элит диктуются прежде всего интересами самосохранения, и лишь во вторую очередь – сохранения государства и связанных с ним культурных институтов и практик.

И всё-таки. Пусть точка невозврата уже пройдена; но даже незначительное торможение при сползании в новую прекрасную дислексию – уже прогресс.

«Дружба народов». 2020. № 8

Дивный новый канон

Лето 2020-го стало летом двух пандемий.

Какая – первая, к сожалению, известно; речь пойдет о второй, чьи культурные последствия могут быть не менее серьезны. О монументоборчестве.

Памятники обмазывают краской, памятники сносят, на месте одних ставят другие.

Можно, конечно, сразу этот разговор притормозить и спросить, при чем тут Россия (и шире – постсоветское пространство), если всё это происходит в Штатах и Западной Европе? И при чем тут современная русская литература?

«Борьба с памятниками» в наших палестинах не особо актуальна, хотя идет как минимум с начала девяностых. В России она связана главным образом с отношением к советскому прошлому и к его ключевым фигурам. В других постсоветских республиках иногда приобретала еще и антиколониальные обертоны[173]. Но там с «колониальными» памятниками боролась в основном местная номенклатура, и волна эта улеглась довольно быстро. К началу нулевых все особо «раздражавшие» монументы ушли на переплавку, а улицы и площади украсились изваяниями местных национальных героев, гетманов, ханов и богатырей.

То, что мы наблюдали этим летом, меньше всего похоже на номенклатурные «нациостроительные» игры.

Это монументоборчество – снизу. Логику в нем – как и в том, которое сверху, – искать бессмысленно; кроме одной – логики утверждения новых иерархий. И не только политических. Затронутыми оказались и смежные культурные области.

В июне измазали краской мраморную статую Вольтера в Париже. Причина? Вкладывал деньги во французскую Вест-Индскую компанию, промышлявшую работорговлей. То, что Вольтер был одной из ключевых фигур европейского Просвещения, в расчет не принималось. Хотя вроде бы именно Просвещение, уравняв всех людей в правах, нанесло первый удар по расизму.

Другой неожиданный объект – Махатма Ганди. Кто, как не Ганди, способствовал крушению колониальной системы? Обнаружили в письмах периода его пребывания в ЮАР расистские высказывания. Вначале измазали статую в Вашингтоне, через несколько дней – в Лондоне.

Но дело даже не в памятниках литераторам или мыслителям, которые имели отношение к тому, что сегодня считается расизмом и колониализмом. Памятники, уличные протесты – верхушка айсберга.

Идет перетряхивание западного литературного канона.

Канон этот еще недавно казался незыблемым. Бывали и попытки ревизии: одних не устраивало неуважительное отношение Рабле к церкви, других – Шекспира к женщинам, третьих – Киплинга к азиатским и африканским народам… Но при этом всё же не забывалось, что эта канонизация связана с литературными заслугами, а не с социальными, религиозными и прочими взглядами авторов. И во-вторых, то, что сегодня может восприниматься как проявление расизма, шовинизма и т. д., в то время, когда эти авторы жили и писали, таковым могло не быть.