Как убить литературу. Очерки о литературной политике и литературе начала 21 века - [86]

.

Действительно, чтобы чтение служило средством не только обучения, но и эстетического наслаждения, читающий должен обладать не просто достаточным, но избыточным досугом. И чтобы при этом, среди прочих способов его заполнения, чтение оказывалась наиболее доступным и социально приемлемым.

Схожие причины лежали, кстати, и в основе последнего читательского бума, пришедшегося на 1960–1980-е.

С одной стороны, колоссальные людские потери в результате войн и репрессий, массовые переселения, слом – в результате коллективизации – деревни (с ее традиционно внутрисемейной передачей знаний и опыта). Традиционные каналы трансляции знаний от поколения к поколению прерывались, а их «заместителем» оказывалась книга[172].

С другой – с середины 1950-х начинает слабеть режим жесткой трудовой эксплуатации (и самоэксплуатации – чтобы «прокормиться»). Переход в 1967 году на пятидневную рабочую неделю с двумя выходными может быть сравним по своим последствиям с «Манифестом о вольности». Пусть не в дворянских усадьбах, а в советских «типовушках» – снова формируются домашние библиотеки и возрождается культура запойного чтения…

Были, конечно, и другие способы заполнения освобождающегося времени, равно как и трансляции знаний. Прежде всего – телевизор, который в семидесятые был уже в каждой семье. Однако вплоть до девяностых конкуренция со стороны визуального была довольно умеренной. Телевещание, в отличие от чтения, было более детерминированным, телезритель был лишен той свободы выбора, которой обладал читатель; что в ситуации крайней идеологизированности телевещания оказывалось для «человека читающего» существенным преимуществом. Даже понравившиеся телепередачи или фильмы невозможно было пересматривать – в отношении книги подобных проблем не возникало.

Да и само советское телевещание было литературоцентричным. Значительная часть фильмов представляла собой экранизацию литературных произведений – как классики, так и современных; на экране часто мелькали известные литераторы, читались стихи… О качестве этих стихов и оценке литераторов речь сейчас не идет; важно, что книга, книжная культура сохраняла доминирующее положение. Которое они вскоре стремительно начнут терять.

В 1990-е сокращается свободное время: и в результате возросшей эксплуатации, и самоэксплуатации – открываются новые возможности в областях, до тех пор фактически закрытых. Бизнес, публичная политика, религиозная активность… Но и за сократившийся, ужавшийся досуг разгорается острая конкурентная борьба – прежде всего, со стороны видеоиндустрии: телевидения и рынка видеопродукции. Книги в этой борьбе проигрывают почти сразу. Они к тому же на протяжении девяностых всё больше дорожают, становятся менее доступными.

Небольшой люфт возникает в начале 2000-х. Несколько стабилизируется экономика, что позволяет значительной части россиян выйти из потогонного режима; с другой стороны, затормаживаются и многие прежние экономические и социальные лифты. Возникает излишек свободного времени – и поколения, выросшие в десятилетия книжного бума (а в начале нулевых – это бо́льшая часть активного населения), начинают тратить этот излишек, в том числе и на чтение. Тем более что распространение Интернета и электронных библиотек снова делает его предельно доступным.

Это почти мгновенно сказывается и на состоянии современной русской литературы. Она переживает период недолгой социальной востребованности – пусть и не сравнимой с той, какую она имела в позднесоветские годы.

С конца 2000-х ситуация снова начинает меняться.

Поколения прежних «советских» читателей постепенно уходят; приходят родившиеся в девяностые, а теперь уже – и в нулевые. Для большинства из них чтение – в том формате, в каком оно практиковалось в позднесоветские десятилетия – уже абсолютно нерелевантно. Упрекать их в этом – несправедливо; осуждать старшие поколения («не привили… проглядели…») – бессмысленно.

Первая причина, благодаря которой чтение считалось «лучшим учением», уже не действует. Более семидесяти пяти лет Россия не испытывает крупных людских потерь – а значит, и традиционным каналам передачи информации от старших к младшим ничего не угрожает. Более того. Со старением населения количество знаний, которые старшие готовы передать младшим, начинает превышать «пропускную способность» последних. Эти знания и опыт оказываются в каком-то смысле избыточными. Особенно учитывая, насколько упростилась коммуникация и насколько легче стало связаться с кем-либо, чтобы получить нужные сведения, не прибегая к чтению книг.

Книга – как элемент кризисной передачи знаний – оказывается всё менее востребованной. А в ситуации перенасыщенности видео– и аудиоинформацией (и видео– и аудиоразвлечениями) – даже излишней.

Чтение сохраняется – но главным образом как считывание информации. Желательно – короткой и компактной: чтобы не было «слишком много слофф».

Да и свободное время: его в десятые вдруг снова не стало; никогда прежде жалобы на его отсутствие не звучали так регулярно. Там дедлайны, сям дедлайны, никто ничего не успевает; какой уж там «читать». Даже критики не успевают читать книги, о которых пишут…