Как только, так сразу - [15]

Прогресса нет, но есть спасенье

На такую тему проводили семинар. Это громко сказано - семинар, кто-то даже вякнул про коллоквиум (учился, значит), но как ни назови, а стоял обычный крик в курилке. Да, спасение есть, да, прогресса нет, да, цивилизация убивает природу, экономика убивает культуру, чего тут орать, все так и есть. Первопроходцев затаптывает толпа последователей, разве не так? Чего не идти по дороге, когда она уже проделана. А тот, кто проделал, устал, в сторону его. Так и все перевороты, особенно революции. В революцию сдуру верят, ее делают искренне, потом на готовое место приходят подлецы, разве не так? Свидетелей убирают. Разве не было? Все это истины бесспорные. Далее: деньги не делают умным, делают злым и надменным, а также прибавляют страха и недоверия, заставляют все время хитрить и выгадывать, кто оспорит? Скажете иначе? Говорите, послушаем, но думать иначе не будем. У нас в курилке ходили в героях два рыжих, звали их самоотсебятники, так эти ребята - ухари, у них на все было свое объяснение, за это и сели. "Чем рыжей, тем дорожей", - говорил про них самозванец. Один вещал: - Бетховен как ни старался, не открыл дверь Россини к Моцарту. Другой: - Да, роскошные цветы гибнут из-за глупых претензий, и скажу как агнец на жертвеннике: душу - Богу, жизнь - Отечеству, сердце - жене, честь - никому. - Вот из-за этого, - орал первый рыжий, - мы и загубили Россию. Честь принадлежит Родине, запомни и своему узкоглазому передай. Это у них начинался крик - спор. Один защищал Ленина, другой - Сталина. И тот и другой к моменту спора были изрядно заплеваны, но что рыжим до того. Плюют моськи (напоминаю, что так у нас звали масонов) или их шестеркиборзописьки, от этого фигуры вождей только возвышаются, скоро никто не доплюнет. Но только вот кто выше? - Твой лысый по Европе на велосипеде ездил, много ли он Россию знает, много ли? У него Парижская коммуна в заднице играла, Робеспьером грезил, Дантонов наплодил. - А твой чучмек командование Красной Армии вырезал. - Это ложь, вранье и подтасовка. Он по пять лет в Швейцарии, как картавый, не жил, он в расстреле царя не замаран, моськи его боялись, он священников привечал, отец наш родимый, болезный ты наш! - Тот отец в конце концов нас всех оставил без отцов, - вставил самозванец. Доходило до драки. - Моего земля пожалела, приняла, а твоя мумия тутанхамонская все средства оттягивает. Да пусть она тебе приснится сто раз на ночь! - Пусть, пусть! Рыжие волосы летели, как осенняя ржавая листва, пол в курилке желтел, как арена, посыпанная сосновыми опилками, но и только. Рыжих растаскивали, но они расходились радостные: пострадали за свои святыни. Беда, сердечные, беда - не только волосы, но и головы летели ни за понюшку табаку, из-за каких-то политиков. Их как собак нерезаных и из-за них драться - да тьфу! плюнуть и растереть. Для политиков нет людей, есть материал для их политики, нет человека, есть полено для костра, чтоб сжечь в нем соперников. О, если бы я не знал нынешних позиционеров и оппозиционеров, знаю всех лет по двадцать пять, смешно - кого слушают? Скверниченко и Скотского, Помуйкина и Тушонку, а особенно хороши гроссдамы Алина Старопойлова и Элла Муркова,- да и дамы ли они, может, это антирусские роботы, может, их на Мальте куют? А эти пискуши с русыми волосами из отдела приватизации соцзащиты? Кто это? откуда? Или этот, Чегоизвольский.

Кстати, о женщинах

Сказать грешно, умолчать грешней того о том, что в нашей палате женского вопроса не было, и не только оттого, что не было женщин, и не только оттого, что возраст наш был далеко за барьером жениховского, только сдвинувшимся на женской, так сказать, почве был один-единственный пан Спортсмен, как его звали, неповоротливый слезливый толстяк (известно, что в России в отличие от всей Галактики дают прозвища не по сходству, а по различию). Пан Спортсмен женился, считал жену свою единственной и неповторимой, образцом, так сказать, который никогда не будет серийным. И вот... пан Спортсмен слонялся по палате, в работе мозгового треста не участвовал и всем надоедал своим нытьем про свою трагедию всей жизни. Он заканчивал вводную часть отшлифованной веками массовой литературы фразой: "Но ужасное открытие подстерегало меня..." Всем было плевать на его ужасы. Оно и несправедливо, но извиняло нас то, что мы постоянно решали проблемы покруче, например:

Слово есть дело

Или нет? Нет, есть. Да, есть. А спор этот возник по поводу дозволенных границ свободы слова. Конечно, демократы визжали, что свобода эта безгранична, что слово это не действие, например, не пощечина, не поджог, не выселение... "Смешно, - говорили мы, - слово, значит, не действие, а ну-ка стань сюда, стоишь? Я тебя не ударю, я тебя матом шарахну. И жаловаться не смей, цензуры нет, свобода слова". Всерьез же мы говорили, что слово и дело суть одно, что должна быть граница дозволенного, там, где даром слова пользуются для оскорблений, разврата, пропаганды пошлости и насилия, тут надо у таких словоблудов отнимать орган массовой информации, даже стенгазету. Если же, к слову, телевизионщикам прямо не терпится видеть разврат, значит, они сами такие и есть. Тут подходил пан Спортсмен и канючил: "Ужасное, ужасное открытие подстерегало меня..." Но его отшвыривали, разумеется, словесным действием, а не физическим. Вставал во весь горизонт очень русский вопрос.