Как стать искусствоведом - [27]

И тут нас порадовала дама, оживившая дискуссию, барахтавшуюся между ревизионизмом Коллонтай и процентовкой женщин-режиссеров в кино. Женщина с завидной спиной задала наболевший вопрос: «Что делать с мужем, который завел любовницу?» Свежесть постановки, а главное – направленность вопроса, адресованного Монике Тройт, встряхнула зал, погрязший в теоретизировании. Причем Моника, которая иначе и даже совсем иначе представляет и мужа, и любовницу, блестяще за вершила прения, припечатав: «Мужчины, которые не хотят жениться на феминистках, будут гореть в аду!» После такого пассажа только оставалось завершить эту свадьбу и начать фотографироваться, что мы и сделали, встав гуськом к левому боку Моники Тройт. Кроме меня, все остальные в этой очереди были женщины, но, отрекомендованный как начинающий феминист, и я оказался рядом с человеком-легендой.

Как видно на получившейся фотографии, чувствуя недостаточность своего немецкого, я делаю знаки, понятные всем феминистам, и Моника – о, миг взаимности! – отвечает мне конгруэнтными сигналами.

Сестры и братья

История о том, как проходила съемка сцены в морге для фильма «Белая гвардия».

– Если у кого есть какие приколы, скажите сейчас. Понимаете, это же Киев, восемнадцатый год, поэтому ничего не может быть, вообще никаких приколов!

Девушка-помощник режиссера ходила вдоль коридора Ленфильма, где по стеночке стояли одетые молодые мужчины. Еще одно предупреждение о «приколах» и – юноша, давший признательные показания об интимной стрижке, был изгнан из наших неплотных рядов. Осмотр оставшихся произвел мрачный режиссер С., отсеяв еще трех претендентов на роль трупов в морге. Накануне нам объяснили: «Это такая особенная съемка будет, если вы согласны – завтра приходите на кастинг». Среди пяти девушек отсеивать было некого, наоборот – режиссер заказал помощницам найти еще «плотную женщину в возрасте» и сообщил одной выбранной брюнетке без какой-либо вопросительной интонации: «Мы Вам голову побреем».

На следующее утро к половине восьмого мы давно уже стояли у двухэтажного здания Боткинской больницы с правдивым граффити «Морг». По проезду выстроился съемочный «караван», мимо просачивались редкие утренние пешеходы.

– Еще часик и – можно не гримировать! – бодрилась массовка. Начало апреля казалось в предлагаемых обстоятельствах почти зимой, нас немного подтрясывало, вероятно, от холода. Мы были похожи на призывников: нервное оживление, практичная одежда и объемные пакеты – «халат, тапочки и мыло возьмете с собой!»

Нам выделили помещение на втором этаже рядом с прозекторской, где была устроена площадка. В нашем временном чистилище стояли ящики библиотечного вида, вяла растительность в горшках и висела на своем месте стенгазета с фотографиями субботника 1985 года. Оживление еще пробегало по нашей разрозненной компании, несмотря на гений места и местный запах, от которого съемочная группа отгородилась марлевыми повязками. Меньше всего в нашей живости было эротического начала, хотя мальчики и девочки уже переоделись в халаты на босо тело. Почти сразу нас стали гримировать, и вернувшиеся мало узнаваемые зомби кичились грязно-перламутровой кожей и войлочными комками волос, позировали для фото. Когда подошла моя очередь на грим, я почувствовал, как вопрос о возможных интимностях исчез, словно халат с моих плеч. Я растопырился пятиконечной звездой, чтобы шести женщинам-гримерам было проще со мной работать и – сразу, без разминки, утратил половую конкретность. Двенадцать женских рук довольно быстро покрыли меня трупным колером из ведерка, с акцентами на синюшных ногтях и пятнах лица. Воспоминания о чем-то мужском появились, лишь когда мне дали кусок губки: «Свое достоинство – сами, пожалуйста!»

Сложить гору трупов высотой хотя бы по пояс – задача непростая. Главная опасность в том, что люди, положенные хотя бы в три слоя, так будут давить, что нижним изображать уже ничего не придется. Поэтому для нас построили ступенчатую пирамиду в полтора метра, обшитую синтетической «пенкой». Так вышло, что меня укладывали последним, и я, ожидая места, переживал за тех, кто окажется подо мной. Зря я волновался. У готовой кучи сбоку, на уровне первого яруса пирамиды, оставалось свободное место. Вот туда, только не на ступеньку, а рядом с ней, на гостеприимный кафельный пол прозекторской, и уложил меня сам знаменитый режиссер. На правый бок, лицом к сотоварищам. Я стал последней фигурой этого некротетриса, после чего нашу композицию стали проверять на предмет киногеничности, то есть смотреть «по камере», как мы выглядим там, где нам и положено быть – на заднем плане главного действия.

Режиссер множество раз подходил к невидимым с моего ракурса людям и просил их перелечь. Я слышал: «Вот здесь должны быть ваши ноги. Вот прямо на этом месте. Я показываю – вот где точка опоры для ваших коленей! Да, вот здесь». После отхода инженера человеческих тел на достаточное расстояние, снизу донесся сдавленный голос: «Ну почему эта точка опоры – мои яйца?! Мужик, подвинься, пожалей мужика».

Что я чувствовал, лежа в такой компании? Сожаление, что не могу прижаться плотнее к ближайшему телу. Чье оно, меня совершенно не интересовало, главное, что оно было теплее кафеля подо мной. Мы неплотно закрывали белую пенку, оставались бреши, которые закрашивали трупным цветом художники, а гримеры поправляли слегка смазанные укладкой рубленые и стреляные раны наших тел (одной объемной гематомой замаскировали тату в виде цветного попугая на мужском плече). Я воспользовался ситуацией и тихо попросил женщину-гримера принести мне кусок «пенки». Через пару минут она уже несла изобретательно вырезанную выкройку, в абрисе которой угадывалась форма моего бедра. Но – наш нелегальный союз отследил режиссер: «Что это? Я договорился с человеком, что он лежит на полу, прямо на полу. Отойдите немедленно отсюда!» Так я случайно узнал, что у меня есть договор со знаменитым режиссером.