Как Сталин Гитлера под «Монастырь» подвел - [66]

Он очень нервничал, переступая порог камеры. Гесс был его первой попыткой, его первым нацистом. Он пытался склонить Гесса к посещению церкви, но тот сказал, что не хочет этого и вообще не нуждается в искуплении.

Вторым был «наци № 2», рейхсмаршал Герман Геринг. Он был неожиданно вежлив и даже услужлив, например, предложил Гереке свою помощь уговорить Гесса прийти в церковь.

Фриц Заукель, бывший министр труда и уполномоченный по мобилизации подневольной рабочей силы, обливался слезами и обещал посещать все церковные службы…

Фельдмаршал Вильгельм Кейтель и вовсе оказался очень религиозным. Зато другие, в их числе Юлиус Штрейхер, открыто презирали все, что было связано с религией.

Все мысли о религии Штрейхера сводились к одному «каверзному», с его точки зрения, вопросу: «Если Бог создал мир, то кто тогда создал Бога?»

Испытывали заключенные чувство вины? Раскаивались ли они в чем-нибудь? Пастору только предстояло это понять.

Больше других религиозное рвение проявлял в тюрьме бывший личный адвокат Гитлера, генерал-губернатор Польши Ганс Франк. Он даже обратился в веру заново — утверждал, что ему в камере было якобы видение Христа…

Правда, вера «Польского мясника» — таково было прозвище Франка — оказалась весьма неустойчивой. Франк то высказывал раскаяние, то брал свои слова обратно. Иногда казалось, что он все-таки испытывает чувство вины за то, что натворил в Польше. Но на следующий день он уже не хотел быть «предателем» по отношению к своим подельникам. Как-то он заявил, что Германии понадобится около тысячи лет, чтобы снять с себя бремя вины. Но в своем заключительном заявлении Франк сделал шаг назад, сказал: «Это не я, это режим, это Гитлер».

Американский психолог Густав Гилберг, наблюдавший за заключенными, полагал, что у Франка была разновидность шизофрении. С одной стороны — эрудит, тонкий ценитель музыки и литературы… Знал наизусть «Фауста».

С другой стороны Франк — полновластный хозяин территории, где находились самые страшные концлагеря Второй мировой войны, где совершались ужаснейшие преступления.

Сын Ганса Франка Никлас во время нашей встречи высказал мнение, что его отец не был болен, все гораздо прозаичнее. «Я не верю ни одному его слову. Я бы даже сказал, что всю свою жизнь, каждый раз, когда он открывал рот, он лгал. Он всегда лгал, чтобы выставить себя в более выгодном свете…»

Истинные намерения и чувства другого узника — бывшего архитектора Третьего рейха, а потом министра по вооружениям и военному производству Альберта Шпеера — тоже были понятны пастору Гереке не до конца.

Он был одним из тех заключенных-лютеран, которые, как казалось Гереке, вернулись в лоно Церкви. Мы опять же не знаем, раскаивался ли Шпеер в христианском смысле слова. В двух своих книгах, написанных уже на свободе, Шпеер вообще не упоминает Гереке и его призывы покаяться. Что позволяет думать, что вопросы вины, веры, покаяния не слишком волновали Шпеера. Его больше заботили мысли о том, как сохранить жизнь. И его «раскаяние» имело тактический характер. В начале процесса Шпеер утверждал, что не знал, в каких условиях находятся заключенные концлагерей, которые работали на военные заводы. Однако хроника показала, что сам Шпеер не раз посещал концлагеря, а значит, был прекрасно осведомлен обо всем, что там творилось. Признавая частично свою вину, Шпеер рассчитывал произвести эффект на обвинение и судей. И ему это удалось.

Конечно, показания в суде и беседы со священником — это разные вещи. Речи и мысли заключенных могли сильно отличаться. Что говорилось без камер, без судей, без публики? Увы, оба священника унесли в могилу тайны исповеди преступников.

Сын Гереке Хэнк уже в 2016 году рассказывал съемочной группе, как однажды, много лет спустя, они с отцом сидели на крыльце своего дома в Иллинойсе. И Хэнк спросил: «Что эти парни тебе сказали? Они поняли, что сделали нечто ужасное? Готовы ли были принять искупление?» Вокруг не было ни души. Никто их не слышал. Однако Генри Гереке ответил сыну: «Хэнк, ты знаешь, я не могу говорить об этом. Этого я никому никогда не скажу».

Для заключенных проводились католические и лютеранские службы. Каждый из нацистов так или иначе их посещал. Священники до последнего не оставляли надежды. Они считали, что зло — лишь временное состояние души.

Что душу можно вернуть к свету. И именно в этом состоит их задача.

Проводя время за беседами, Гереке и Геринг часто обсуждали проблемы теологии. Геринг задавал много вопросов о христианстве. И все же к христианству он всегда относился крайне скептически, порой даже высмеивал его доктрины. Этот интерес Геринга к религии давал капеллану надежду на успех, но, безусловно, его смущало такое отношение.

Геринг говорил: «Я не верю, что отправлюсь в ад или рай после смерти. Я не верю в Библию и во все то, о чем думают религиозные люди».

Однажды Геринг заявил Гереке: «Я не могу попросить прощения у Господа. Я не могу сказать — Иисус, спаси меня! Для меня он просто еще один умный еврей».

Тем страннее прозвучала для пастора просьба Геринга причастить его накануне казни.

Гереке и О’Коннор знали, что эта ночь — последняя перед исполнением приговора, о чем не было известно нацистам, осужденным на смерть. Капелланы обходили заключенных, беседовали с ними. И когда Геринг попросил Гереке причастить его, тот отказался, ибо не считал, что Геринг уверовал.