Как работают над сценарием в Южной Калифорнии - [142]
Элементы будущего
На всем протяжении истории строятся планы, конструируя, таким образом, зрительские ожидания. Начиная с вопроса о предновогоднем походе в баню, момента, когда Женя дает Гале ключ от своей квартиры, разговоров о том, что Павлик едет в Ленинград, — все начало ленты изобилует намеками на будущее персонажей, заставляющими нас ждать, что же дальше. Появление Жени в мире Нади, ее подготовка к Новому году и встречи с Ипполитом — тоже элементы будущего. То, что она одалживает Жене денег, и то, что он многократно звонит по телефону, чтобы успокоить Галю и узнать о ближайших рейсах, — все это заставляет нас ждать, что же будет. Пальто и вообще верхняя одежда тоже создают отличный задел на будущее, поскольку показывают, останется ли кто-то из героев в квартире, а также демонстрируют, что тот или иной персонаж собирается уходить. Когда открывают бутылку шампанского и едят — или не едят, — это тоже элементы будущего. Они заставляют нас с нетерпением ждать развития событий и работают так же эффективно, как если бы флешбэком прокручивали кадры. Так, Ипполит сразу все понимает, увидев открытое шампанское и тарелки, из которых недавно ели.
Отдельного упоминания в качестве элементов будущего заслуживают песни из фильма: их тексты — это одновременно закладка и задел на будущее. Первая песня Нади — о темени за окном как зловещем предзнаменовании. Вторая — о путешествиях и отъездах, и поется тогда, когда Женя уже собрался уезжать. Позже, когда они уже увлечены друг другом, Женя поет: «Если у вас нет жены», а она парирует песней, где лирическая героиня заявляет: «Мне нравится, что вы больны не мной». Каждая песня показывает рост их привязанности друг к другу и служит отличной закладкой — однако в текстах есть предсказательный мотив, который также может быть отнесен к элементам будущего. Скоро настанет тьма? Что он предпочтет — поезд или самолет? Даже останется ли он без жены и дальше?
Правдоподобие
Как уже обсуждалось, восприятие этого сюжета во многом базируется на том, поверит ли зритель изначальной предпосылке — тому, что он, не ведая, может очутиться в ином мире, выбраться откуда будет весьма трудно? Хотя и возможно, но крайне маловероятно — вот вам золотое правило правдоподобия сюжета. В этом контексте правдоподобие не является неотъемлемой частью сюжета, потому-то в начале фильма и уделяется столько времени тому, чтобы побудить нас поверить в основную конструирующую силу сюжета. Если нас не подготовить к тому, что герой попросту взял такси в ленинградском аэропорту, приехал и не заметил разницы между домами, а его ключ подошел к замку, мы не поверим в историю. Однако стоит нам поверить в предложенную предпосылку — и вот уже история вполне укладывается в рамки достоверного. В возникшей абсурдной ситуации развитие событий происходит вполне логически объяснимым путем, а герои действуют в рамках известных и постоянно меняющихся обстоятельств сообразно собственному характеру.
Действие и занятие
Фильм предлагает несколько интересных примеров двусмысленности действия, которое одновременно является и занятием. Как только Женя понимает, как влип, все, что он пытается сделать после этого, — явное занятие, то, что он делает, — видимость действия. Он желает позвонить домой, хочет занять денег на билет, даже просто поесть. Но эти его действия неверно истолкованы Ипполитом, который думает о целях и значениях, вовсе не подразумевавшихся. По крайней мере, пока. Ипполит начал подозревать, что между Женей и Надей что-то есть, задолго до того, как у него появился для этого повод. Ему чудились скрытые намерения на пустом месте. Позднее, когда Женя бреется подаренной Ипполиту бритвой, — это чистой воды действие. Он делает это, чтобы утвердиться в собственных глазах и глазах Нади, — своего рода вызов. Другой пример разительного контраста — когда Ипполит моется в одежде, даже не сняв пальто и шапки. Естественно, это не ежедневный душ — у этого действия есть конкретная цель. Он хочет показать им, как ему больно, как его задевает то, что они делают, что они сводят его с ума, вот он и ведет себя, как сумасшедший, одновременно произнося самые правдивые и пронзительные реплики всего фильма. Занятие здесь лишь повод подчеркнуть значимость слов — точно так же как в сцене, когда Женя помогает Наде надеть пальто и обуться. Выполняя простые действия, он одновременно признается ей в своих чувствах. А порой и действия, за которыми стоит определенная цель, замаскированы под простое занятие: например, когда оба героя ищут повод остаться. Оба притворяются, что руководствуются вполне практическими причинами, пока не признаются, что вовсе не это движет ими, а желание устроить так, чтобы он остался с ней.
Диалоги
Женя и Надя разговаривают живо и остроумно; не все, что они говорят, приятно слушать, но воспринимаются их слова довольно позитивно. Начинают они со взаимных обвинений, выясняя, чья же это квартира. Но потом, в конце первой серии, на фоне уже вспыхнувших чувств, они со смехом говорят о том, как «ты мне сразу не понравился» и «ты была отвратительна». Позже она называет его «нахалом», и он соглашается. Такие шутки, остроумный обмен репликами, которые значат совсем не то, что в них говорится, характерны для взаимоотношений героев. У Ипполита слова значат ровно то, что значат, даже когда он настроен на философский лад, а уж когда бранится и обвиняет — всегда. В общении главных героев важен даже тон: с помощью диалогов они отделяют себя от остальных, сохраняя между собой невидимую связь, которую никто больше не чувствует. Одни вариации на тему «я не Ипполит» и «это не Ипполит» являются отличным примером того, как у пары сформировался особый язык по мере роста привязанности друг к другу, за чем позволено наблюдать нам, зрителям.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».