Как прекрасно светит сегодня луна - [22]

Купол Эмира!

Солнечных копий — лучей-ратью исхлестанный — ввысь,

Купол Эмира!

В чреве своем прах Тимурлена скрывший, сияй,

Купол Эмира!

Царственный прах — в созвездии прахов рабов

верных —

Храни, купол Эмира!

Две могилы

Я — Царь. Я — высь. Я — мрамороподобный.

Я — жар. Я — пламя, факела сиянье.

Я — смерч. Я — вихрь. Я — топот лошадей арабских.

Я — сдвинувшаяся гора, закат, египетская пирамида.

Я — раб. Я — червь. Я — пыль. Комочек глины.

Я — тень. Я — тих. Я — в сумерках сверчок.

Я — дым. Я — зернышко на дне кувшина.

Я — муравей, заснувший вечным сном в своей могиле муравьиной.

Деревянные полы

Пока у Айгузель были полы из глины, она ходила по ним, сколько хотела. Каждый день она подметала их, а потом плясала, сколько хотела. И все дети ее: Джумаль, Непес, Курбан и Бердыназар, ползали по полу, сколько хотели.

Но вот муж Айгузель Аннаберды срубил дерево и сделал из него деревянные полы.

Эти полы получились такие чистые, как пчелиный улей внутри, желтые, как воск или неспелый персик…

Да, это так, мы это видели.

Но теперь Айгузель не ходит у себя дома. Вместе с детьми: Джумалью, Непесом, Курбаном и Бердыназаром — она идет в гости к Фатьме, к иранке Сарье или едет дальше, в Мары, к своей матери и отцу.

Но если все же случится, что им негде ночевать и они возвращаются домой, то она просит своего мужа Аннаберды, чтобы он вынес из дома большую деревянную кровать, поставил бы ее в саду под грушей, и тогда все они: Джумаль, Непес, Курбан, Бердыназар и сама Айгузель с Аннаберды — укладываются на эту деревянную кровать, укрываются красным цветастым одеялом и засыпают… А полы в их доме становятся все чище и чище, говорят.

Они уже такие чистые — прямо как мед, такие белые — как белая соль, которая выступает из земли во время жары.

Говорят, они стали такими чистыми, какими никогда не были полы в мечети!

Как Гюльхан женился

Однажды семнадцатилетний Гюльхан вышел на улицу и обнаружил, что все женщины в селении влюблены в него. Он увидел идущую мимо Амансолтан, которая остановилась и посмотрела на него, как смотрит раненая куропатка на поразившего ее охотника. Но Гюльхан смело выдержал ее взгляд, и Амансолтан прошла мимо, постаравшись краем своего вишневого платья задеть хоть камешек у ног Гюльхана.

Через час жена почтальона Сона принесла письмо от тетушки Джамал из Мары, но, подавая, посмотрела на него так, будто это было письмо, написанное ею самой с признаниями в самой безумной любви. Но Гюльхан стойко выдержал и этот взгляд. Сона с позором удалилась. В полдень во двор заглянули сестрички Худайбердыевы Нуртэч и Гультэч, с лицами, пожелтевшими от замучившей их обеих невысказанной страсти. Потупившись, покраснев, как два чарджоуских перца, они спросили, дома ли сестра Гюльхана? Но Гюльхан, прекрасно зная, кто им нужен на самом деле, ответил, глядя в полыхающее желтым пламенем небо, что его сестры дома нет, а он сам дома, может быть, они к нему? И засмеялся. Сестрички встрепенулись, как пойманные в силок птенцы, и убежали… Пятая, вздохнул он, когда в час послеполуденного отдыха услышал в соседнем саду негромкое покашливание… Не иначе как Гюль-Зухра, воспользовавшись тем, что все в доме уснули, вышла под абрикосовое дерево просить свидания. Но Гюльхан не стал перелезать к ней через ограду сада, и тогда тихое покашливание в соседнем саду перешло в тяжелые вздохи. Неважно, что, когда через час Гюльхан медленно вышел в сад и перевел свой «неотвратимый, как наводнение после весенних дождей, взгляд» в сад Гуль-Зухры, он увидел только собаку, которая дремала и вздыхала во сне…

Гюльхан решил на всякий случай скрыться в доме. Прошел в самые дальние комнаты и улегся на ковре… Прогнал мух, своим назойливым пением напоминавших ему о женской назойливости, полежал в тишине, потом включил радио. И — снова вздохнул. Сона Мурадова, заслуженная артистка республики, не стыдясь ни возраста, ни того, что ее все слышат, изъяснялась ему в самых восторженных чувствах. «Услышь меня, — пела Сона, — я ищу тебя столько лет, я приду к тебе, я найду тебя!» Не выйдет, подумал Гюльхан. Двух мужей сменила, третьего захотела? Он выключил радио, улегся на ковре поудобнее и закрыл глаза.

И вдруг он услышал нежный, переливчатый смех! На улице. И голос Нияза, перебивающего этот смех.

Гюльхан вскочил, выбежал из дома и выглянул из ворот.

Посередине улицы шла Гюль-Джамал, в бархатном вишневом платье, расписанном цветами, из-под шаровар мелькали розовые вельветовые тапочки, похожие на две легкие, готовые взлететь птички. Рядом с ней шел бродяга Нияз. Гюль-Джамал смеялась, слушая его голос… Они скрылись в конце улицы.

Быстрее самого быстрого рассвета промчался Гюльхан вокруг селения, потом, решившись, добежал до дома Гюль-Джамал, вбежал во двор, увидел ее, разговаривающую со своим отцом, желтоглазым Омаром, схватил Гюль-Джамал на руки, перекинул через плечо и на глазах изумленного Омара и его жены выбежал со двора.

Через полчаса у дома Гюльхана собралась толпа. Попытались открыть ворота. Не вышло. Послали за инструктором райкома, чтобы он приказал отпустить девушку. Послали за сидящим на краю селения в будке пограничником с ружьем в руках. Попробовали перелезть через стену. Со двора раздался выстрел, отбросивший фуражку пограничника далеко, на ту сторону границы. Отец Гюль-Джамал выдернул из своей бороды несколько волосков, мать искусала, изорвала зубами два головных платка, девушки Сона, Амансолтан, Нуртэч, Огультэч и Гуль-Зухра плакали, не переставая, юноши произносили слова негодования и возмущения. А старики, поглаживая морщины на своих глиняных лицах, вспоминали те дни, когда жизнь в их руках была что глина, что хотели, то и лепили. Хоть кувшин для омовения, хоть пиалу для чаепития, хоть большое, исписанное цветами и птицами блюдо для праздничного плова.