Я объясняю ему:
— Дяденька, нам на ту сторону нужно.
Он рассердился, кричит на меня:
— Да ты что, ненормальная?! Тебе говорят — мост под обстрелом… Тут «мессер» за «мессером» пикирует, а она: «Туда нужно!» Ты что думаешь, он станет ждать, пока ты перейдешь?
И только он это сказал, как забьют совсем рядом зенитки! Бац-бац!.. А над нашими головами угольником, как журавли, летят самолеты, штук десять, и от каждого вниз словно черные чернильные капли. Я и сообразить не успела, что это бомбы, — лейтенант меня в спину и столкнул в укрытие.
Оказалась я с корзинкой и мешком в щели, а козы наверху. Дрожат, бедные, не понимают, куда это я, что со мной.
— Дяденька военный, — прошу, — спрячьте сюда и моих козочек. Убьют их. — А сама уже их за ноги тащу за собой в щель.
Тут стали взрываться бомбы. Одна, другая, третья… Только в мост ни одна не попала, дальше взрывались. Сделалось тихо, я высунулась из траншеи, прошу солдат:
— Можно мы пойдем? Мы проскочим, успеем…
Но они меня, наверное, и не слышали. В небе загудело, с земли опять забабахало. Три самолета неизвестно откуда выскочили и т-р-р-ррр… т-р-р-ррр!.. — из пулеметов по мосту, по берегу, где мы прятались. Так низко пролетели — на крыльях видны фашистские знаки паучьи. Даже не верилось, неужели ж это не в кино, на самом деле?! Вот он, немецкий летчик-фашист. Даже разглядеть его можно.
Наши опять отовсюду, палят. А один немецкий самолет вдруг задымился черными клубами и пошел вниз. Как стихло, я опять стала проситься на мост. Реву и требую, чтобы пустили.
Лейтенант, который меня затащил в укрытие, спрашивает:
— Ты что, там живешь?
— Честное слово, — отвечаю. — Честное пионерское, дяденька. Меня тетя ждет. Она ведь не знает, где я.
Лейтенант оглядел небо. Оно уже сделалось бледным, предвечерним. Где-то за городом в черном тумане заходило солнце. Поглядел он на небо и говорит:
— Ну, будь оно неладно, вылезай и дуй, чтобы пулей!..
Помог нам лейтенант выбраться из траншеи, мы и побежали. Минуты, может, не прошло — мы были на мосту. Зинка и Динка такие молодцы! Бегут, только копытцами по доскам постукивают.
Как оказались мы на том берегу, так потише пошли. Самое опасное осталось позади. Теперь-то уж дойдем.
Обгоняли нас повозки и военные машины. Посмотрят на меня и едут дальше. Одну-то, может быть, и подвезли бы, а с козами куда ж там!
Настали сумерки. Вдруг я услышала, как вдали что-то ухнуло и, словно гром, раскатилось по земле. Я догадалась: это наши взорвали мост. И вот, скажите вы, отчего так бывает? Там и бомбы близко рвались, и с самолетов по нам стреляли, а я только и мечтала о том, как перебраться на другой берег. Про то, что со мной будет, не думала, а тут такой взял страх, ноги подкосились. А ну бы мост взорвали, пока я еще была на том берегу?.. Вплавь мне с моими козочками, что ли?! Да ведь осень уже. Я в пальто, и поклажа на плечах.
Одну деревню я успела пройти в сумерках. В другой нас уже застала ночь. Темнело быстро. Еле и разглядишь, что перед тобой. В деревне ночевали военные. Возле каждой избы машина или повозки. Решила: найду такой дом, где нет военных, и попрошусь на ночь.
Постучалась в одну избу, в другую: «Пустите, пожалуйста. Нам только до утра. Как рассветет — уйдем».
— Сколько вас? — спрашивают.
— Да я одна, — отвечаю. — И вот еще козочки…
— Что ты, — говорят, — куда же тебя с живностью? У нас беженцы с детьми спят на полу.
И закроют передо мной дверь.
Куда ни просилась, всё то же. В одной избе, правда, сказали, что меня в дом пустят, а коз — в хлев. Я не согласилась. Как мне с ними расстаться?.. Они и так напуганы до смерти.
Остались мы одни на затихшей деревенской улице. Но теперь я и в темноте кое-что могла разглядеть. Небо звездное, луна показалась.
Посреди улицы был колодец с воротом. Рядом — скамейка. Уселась я на эту скамью. Поставила корзину, положила мешок. Козочки возле меня. Я им укрыла головы полами пальто. Сижу, дрожу и страдаю про себя. Жалко мне и людей с детьми из города, и себя жалко. Сижу, проклинаю Гитлера. «Подожди, — шепчу, — получишь от нас, за всё получишь!» А кругом тишина. Даже жутко, до чего тихо. Вдруг слышу, где-то дверь пропела. Потом шаги. Кто-то тяжело топает сапогами. Фонарик вдалеке засветился и погас. Поближе вспыхнул, и снова темнота. Шаги ближе, и ведро поскрипывает. Значит, в нашу сторону идет человек. Подходит к колодцу. Вижу, военный. Подошел, остановился шагах в трех, свет фонаря на меня направил и замер. Удивляется, наверное: что это за фигура с козами? Спрашивает:
— Ты что это здесь?
Я всё объяснила, откуда взялась и что нас с козами никуда в дом не пускают.
Военный помолчал, потом говорит:
— Что же, так и станешь тут сидеть всю ночь?
— Что же делать, — отвечаю. — Просижу как-нибудь.
Покрутил он ворот. Набрал воду, перелил в свое ведро.
— Пошли со мной. Я тебя устрою на ночь. Притулю как-нибудь. Пошли, пошли…
И верно, пристроил в избе, где ночевал сам. В сенях мы приткнулись. Там широкая лавка была, я на ней уселась. Козочки рядом. Только я задремала, дверь в избу отворилась. Я испугалась, вскочила. Ничего, кроме света фонаря, не вижу, а кто-то говорит:
