Как Надя своих друзей спасала - [2]

Наша улица была очень тихая. Даже в воскресенье ни одного человека не встретишь. Да и удивляться нечему. Самая крайняя улица по-над Волгой. Если мост перейти, там уже колхозные поля, а невдалеке и деревня.

Ну вот, попили мы чаю, я и пошла. Дошла до трамвайного кольца. День такой был радостный! Села я в трамвай. И стала смотреть в окно. Замелькали вывески, каменные дома с магазинами. Мне сходить было нужно в центре, на шестой остановке.

Еду, отсчитываю остановки, гляжу через стекло и удивляюсь: на одном углу толпа, на другом…

Вышла я из трамвая и в самый раз угодила в толпу на углу, где было кино. Гляжу — все стоят, притихли и слушают, что говорят по радио. Рядом со мной женщина с новым чемоданом. Я ее потихоньку спрашиваю:

— Тетенька, что случилось, про что говорят?

А она отвечает:

— Война, милая, вот что. Фашисты на нас напали. Бьются уже наши с ними.

Я открыла рот, а сказать ничего не могу. Только и смогла выговорить:

— Как же это они посмели?!

Женщина взглянула на свой чемодан, вздохнула.

— Вот, — говорит, — достала какой хотела. В очереди стояла. К сестре собралась в Витебск. Не виделись семь лет. Куда я теперь, в какой Витебск поеду? И зачем покупала?

Не знаю почему я тогда сказала:

— А я из Ленинграда. Гощу здесь в Слободе.

Женщина не в ответ мне, а как бы про себя:

— Нет, на Ленинград он бомбы еще не бросал. Ничего не передавали. Вон на Киев, на Минск-то — да.

В эту минуту умолкло радио и заиграла музыка, Громкая такая музыка — марш. Только смотрю кругом — мужчины мрачнее тучи и женщины готовы расплакаться.

Как узнала я про войну, не захотелось мне и в кино на «Джульбарса». Побежала опять на трамвай. Скорее назад, к тете, к дядюшке. Они же там сидят и не знают ничего.

Только они всё уже знали. Тетя была так рада, что я вернулась. Можно было подумать, что в городе уже идет война. Дядя посмотрел на меня и говорит:

— Не видать проклятому Гитлеру нашей земли. Бивали и не таких.

Я тогда много песен знала. Некоторые исполняют и теперь по радио. Пока назад в трамвае ехала, все песни перепела про себя. Особенно любила: «Если завтра война, если завтра в поход — будь сегодня к походу готов!..» Вот, значит, война уже не завтра, а сегодня…

Говорю своим:

— Я в Ленинград поеду, к маме, к папе. Раз война…

Дядя не хочет и слышать.

— Никуда ты, — заявляет, — Надежда, не поедешь, пока о том не распорядятся родители. Зачем ты там сейчас летом?.. У нас тут не будет войны. Ленинград тоже далеко. Пройдет лето, и уедешь домой. Твое дело маленькое. Пока отдыхай. У нас здесь безопасно.

А уж как мне хотелось домой, в Ленинград! Сбежать, думаю, что ли?.. Назад же не вернут. А потом решила: побуду еще у тети. Наши, школьные, ведь тоже кто куда разъехались на лето. Осенью соберемся и обсудим, что нам делать, раз война. А до осени она, может быть, и кончится.

Только хоть дядя и говорил, что у них будет безопасно, а со второго дня войны по вечерам велели занавешивать окна, да так, чтобы на улицу и щелочки светлой видно не было. Это чтобы фашистские самолеты ночью не разглядели городских улиц. Увидят, объясняли нам, и сбросят бомбу.

Но бомб на нас никто не бросал. На тетиной улице всё оставалось по-старому. Про войну узнавали только из газет и по радио. Да еще плакали женщины. Это когда с нашей улицы провожали мужчин на войну. Но, не прошло и месяца — всё стихло. И раньше, бывало, редко кого встретишь, а тут и вовсе никого не видно. В домах остались только старухи и ребята. Ну и старики, конечно.

Дядю на войну не взяли. Во-первых, он еще с гражданской был инвалидом, во-вторых, был каким-то начальником на фабрике, и без него там не могли обойтись.

Теперь дядя и вовсе почти не бывал дома. Уйдет с восходом солнца, приходит — я уже сплю. Иной раз и не ночевал.

Расцветало лето. В лесу появились первые грибы. Война не кончалась.

Всем выдали карточки на хлеб и продукты. Нам еще пока хватало чем кормить поросенка и куриц. И травы для козочек росло достаточно. Лето-то ведь какое выдалось! Правда, теперь я своих любимиц водила подальше к лесу. Там еще и веток наломаю с кустов. Им очень нравились зеленые листики. Жуют, только головами мотают вправо, влево и поглядывают на меня. Спасибо-де, очень вкусно…

Из Ленинграда мама написала, что отец ушел в народное ополчение. Вестей от него пока нет. Сама мама пошла работать на завод, где раньше работал отец. Мне писала, чтобы я жила у тети.

А тут к концу лета и вовсе письма из Ленинграда перестали приходить. Но я всё писала маме и писала. Стали говорить, что немцы уже под самым Ленинградом и что город окружен. Потому и нет оттуда почты. Правда, по радио из Ленинграда передавали музыку и читали стихи. Я послушаю, и на душе легче. Значит, мама там и ничего с ней не случилось.

У нас всё еще было тихо. Фронт остановился километров за сто пятьдесят. Дальше фашистов не пустили. Столько они потеряли танков и солдат, что дальше идти не могут. Я надеялась — вот скоро отгонят гитлеровцев от Ленинграда и я поеду домой.

Начались налеты и на наш городок. Прилетали чаще днем. Зенитки как залают, залают. Смотришь в небо — снаряды высоко разрываются белыми облачками. Тут и немецкий самолет увидишь. Страшно мне почему-то не было. У нас в саду была вырыта щель, чтобы прятаться, но мы не прятались. Тете было некогда, а я ни за что не хотела в щель. Зачем мне?! Если и взрывались бомбы, то далеко от нас. Зенитки стреляли так громко, что мы и взрыва бомб не слышали.