— Я к тебе, Федосья, — сказала она и села у дверей на табуретку. — Я за хлебом собралась. Ты присмотри за ребятами. Ноги у меня опухать начали… Слягу — что с ними будет?
— С чем поедешь? — спросила бабушка.
— Мужнину одёжу собрала да соль. Солить всё равно нечего. Ребятам вот карточку дали на две недели — будут с твоей Варюшкой за супом ходить. Ты им талончики на каждый день отрывай, а то потеряют — пропадут. Вернусь — поблагодарю.
Бабушка молчала.
«Чего она молчит? — думает Варя. — Жалко ей, что ли, талончики отрывать?»
— Баловать они не будут, присмотри! — просила Васькина мать.
— Страшно ехать-то, нездоровая ты, — сказала бабушка. — Ну ничего, бог милостив! А за ребятишками посмотрю.
Бабушка махнула рукой.
Они поцеловались с Пелагеей и заплакали. Варя отвернулась. Ей тоже хотелось плакать, но она стала дуть на окно — отдышала маленькую круглую отталинку. За окном было темно, и она ничего не могла рассмотреть.
За стеной заплакал Санька.
— Иду! — крикнула Пелагея.
Утром она ещё раз попрощалась с бабушкой и пошла на вокзал.
— Как она доедет? Какие теперь дороги! — вздыхала бабушка.
Пелагея уехала. Бабушка забрала её ребят к себе в комнату, чтобы не топить две печки.
Теперь бабушке приходилось зарабатывать на четверых. А работать было очень трудно. Кто теперь шил обновки? Только в бывших богатых домах срочно перешивали нарядные пальто на простые жакеты, чтобы быть незаметнее на улицах и в очередях.
Ребята жили дружно. Варя занималась с Саней. Ей нравилось, что она должна ухаживать за маленьким. Только жалко, что Санька не девочка: ему и косички не заплетёшь, и в лоскутки играть не хочет — давай ему чурочки да жестянки.
В столовую ребята ходили все вместе.
— Нам на троих, — говорила Варя, протягивая в окошечко синий кувшин.
Им наливали полный. Когда суп был погуще, они наедались.
Однажды на улице их встретил Чапурной:
— Ну, буржуи, как дела?
— Живём! — ответил Васька. — Вот, супу дали.
— Мать-то не вернулась? — спросил Чапурной.
— Нет ещё.
— Ты не балуй, Васька, — сказал Михаил Алексеевич, — а то Федосья от вас откажется.
— Она не откажется, — сказала Варя. — Мы и живём теперь вместе, а Васька слушается.
— Это хорошо.
Чапурному было с ребятами по дороге, и пока они шли до фабричного двора, разговорились.
— Мы вчера на митинге были, — рассказывал Васька. — Народу было — тьма-тьмущая… С музыкой был митинг!
— Что же вы там, на митинге, поняли?
— Всё поняли.
— Ну всё-таки? — расспрашивал Чапурной.
— В солдаты записываться надо — вот что поняли, — ответил Васька.
— В солдаты! Что же, так втроём и запишетесь?
— А вы, дядя Миша, не смейтесь. Думаете, я не понимаю! Я всё понимаю. — В голосе у Васьки послышалась обида. — Теперь всем надо воевать, чтобы буржуи нас не одолели. Сами вы, дядя Миша, говорили, что охота буржуям всё обратно забрать.
— Да я и не смеюсь, — сказал Чапурной. — Знаю, что ты понимаешь, не маленький, но в солдаты-то тебе рановато.
Чапурной очень серьёзно смотрел на Ваську, который озябшими руками нёс синий кувшин с супом на Варю, худенькую, закутанную в бабкин платок, и на маленького Саньку. «Эх, горе горькое! И мороз их не разрумянил — один бледнее другого».
Ребята дошли до дому. На пороге Васька обернулся и крикнул Чапурному вдогонку:
— Дядя Миша! Мне бы только подрасти маленько, а солдатом я буду!
— Суп-то не разлей, солдат, а то не евши останетесь! — ответил Чапурной и зашагал дальше один.
«На митинги ходят… Любопытный народ! — рассуждал Чапурной. А у самого так и стучало в голове: — Скорей бы открыть детский дом! Скорее бы открыть… Пропадают ребята не евши».
Вечерами ребята сидели у коптилки. Санька засыпал, а Варя, Васька и ещё Люська, соседская девчонка, вели разговоры.
Разговаривали про то, кому чего хочется.
— Вдруг бы к нам на стол — бац! — упал пирог! — говорил Васька.
— Упал бы пирог с вареньем! — мечтала Люська.
Пирог представлялся в воображении ребят каким-то прозрачным, без вкуса и запаха, как будто через стекло кондитерской.
— А вдруг жареный гусь! — не унималась Люська.
Гусь никак не представлялся жареным. Он вспоминался в перьях, с красными лапами, как на картинке в Вариной книжке. Но если кто-нибудь вспоминал картошку, то все ясно видели и котелок, и пар, и картофельную шершавую горячую кожуру.
— Вот вкуснота! Ничего, кроме картошки, на свете не надо!
Говорили и про детский дом. Чапурной уже сказал, что скоро будет принимать ребят. Что там будет, в детском доме?
— Бабушка говорит, учить будут, как в школе, — говорила Варя. — Только и жить там будем.
— Что же, нам жить, что ли, негде? — говорил Васька. — Пусть бы учили, давали бы есть, а потом домой… А то мать вернётся, а нас нет. Мы ночевать домой будем ходить.
— Насовсем будут забирать, и чтоб домой не ходили, — говорила Люська. — Мне тётка говорит: «Отдам в детский дом, пусть воспитывают. Там узнаешь, как тебя воспитают».
Люська понимала под воспитанием трёпку, которой тётка частенько угощала её.
— Там бить не будут, — рассуждал Васька. — Только мне неинтересно. Детский дом маленьким ещё ничего, а я убегу. Чего мне в детском доме делать? Саньку пусть воспитывают, а я на фронт убегу. Мать приедет, хлеба привезёт… Захочет — Саньку домой возьмёт, захочет — оставит. Она теперь скоро уже и вернётся.