Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию - [17]

— Делалось это так, — пояснил Арье. — Ее усыпили, затем проделали в ней дырку. Врач засунул в дырку палец, сделал из проволоки петлю и вытащил эти самые… яичники. Ни одного яйца не осталось. Представляете?

— По-моему, бабулечка никогда и не несла яиц, — холодно возразила Голда.

— Бабулечка… Бабулечка… Бабулечкины яйца… — захныкала чувствительная Таня и разразилась слезами.

Не успел Арье разрешить недоразумение, как прозвенел колокольчик у входа. Арье пошел открыть дверь.

— Вам телеграмма. Отец или мать дома?

— Я приму, — твердо сказал Арье.

Молодой почтальон подал конверт с телеграммой лицевой стороной вверх, и Арье увидел на конверте гербовую печать. Закрыв дверь, Арье побежал в ванную читать телеграмму.

Из ванной он возвратился с нахмуренным лбом. Сестры играли в четыре руки кошачью полечку. Арье пришел в ярость, побагровел, сдернул девочек со стульев и рявкнул тоном строгого старшего брата:

— Опять не помыли руки! Нельзя трогать пианину грязными руками! Пианина священна! Вы осквернили ее своими погаными лапами!

И отвесил обеим по звучной пощечине. Сестры заревели и бросились в детскую с красным отпечатком пятерни на щеках. Голда, давясь слезами, крикнула Арье, что он от злости перепутал грамматический род: пианино — «оно».

Арье и вправду разволновался, причем не столько из-за кошачьей полечки, сколько из-за телеграммы. Он понимал, что с отцом что-то случилось, но не знал точно, что именно: телеграмма была на русском языке, а его познания в русском были весьма скудны. К тому же его тревожила мысль, как он объявит о случившемся матери, которая играла в карты с приятельницами у Любы Гамбургер.

Немного подумав, он набрал номер телефона госпожи Гамбургер. Ответила она сама. Арье сказал, что хочет поговорить с матерью.

— Не можешь ли чуточку подождать, мой мальчик? Твоя мать сейчас будет бить, — сказала госпожа Гамбургер…

— Кого бить? — удивился Арье.

— Сейчас ее ход. Мы играем в канасту.

— У меня важное дело…

— Ладно, сейчас подойдет…

Арье услышал, как госпожа Гамбургер крикнула в комнату:

— Потише, девочки!

Девочками она имела обыкновение называть своих приятельниц весьма зрелого возраста и, даже когда ей перевалило за восемьдесят, неизменно обращалась так к своим немногочисленным сверстницам. «В воскресенье девочки придут играть в бридж, если будет хорошая погода», — говаривала она, имея в виду старых трясущихся бабусь.

Вера тут же затараторила в трубку:

— Не беспокойся, золотко, я скоро приду… долго не задержусь. Мне необыкновенно везет… Все время выигрываю. В субботу едим фаршированную щуку, селедочный паштет, печеночный паштет, блины и фаршированную сливами курицу в пасхальном вине.

Она трещала еще минуты две, прежде чем спохватилась и спросила Арье о причине звонка.

— Мамочка, — осторожно начал Арье, — помнишь ли ты Беню, за которого вышла замуж одиннадцать лет назад? Этакого маленького росточка, смуглого, но довольно красивого мужчину? То есть моего отца? Помнишь, как он уезжал с хельсинкского вокзала осенью тысяча девятьсот четырнадцатого года? И обещал вернуться перед отправкой..

— Но это же невозможно. Подумай сам, как может человек вернуться перед отправкой? Этого не может даже мой муж Беня. Ну да ладно, что с ним?

— Он не вернется, — тихо сказал Арье.

— Что ты, сынок? — нетерпеливо спросила Вера. — Что с тобой? Ты сызмала был какой-то странный. Младенцем лепетал что-то чудное.

— Пришла телеграмма, — прервал Арье воспоминания матери.

— От Бени?

— От начальства. Из военного министерства. Откуда-то оттуда. Он не вернется. Его ранило.

Настала пауза. Затем Арье услышал в трубке звук тяжелого падения — так, потеряв сознание, падает осанистая, полногрудая солдатская вдова… Затем послышались крики всполошившихся женщин. Некоторое время спустя в трубке снова раздался неестественно спокойный, какой-то замороженный голос Веры:

— Где?

— На войне, конечно. На Южном фронте, похоже, где-то на Волыни… — ответил Арье, вертя в пальцах телеграмму.

— Я хотела сказать: куда? — нетерпеливо спросила Вера. — Куда его ранило?

— В лоб. Не то в живот. Я не разобрал. Телеграмма по-русски. Они выражают глубокое соболезнование…

— На черта мне их царские антисемитские соболезнования! — взорвалась Вера. — Я убью их, выколю им глаза, возьму длинный рыбный нож, пойду и выколю глаза какому-нибудь офицеру, сегодня же, сейчас же! — неистовствовала она, затем овладела собой и продолжала своим низким голосом: — Постарайся успокоиться, сынок. Докажи, что ты уже взрослый.

— Я-то спокоен, — хладнокровно ответил Арье.

— Ну так прочти снова всю телеграмму. Что в ней говорится? Умер твой отец Беня мгновенно или долго мучился?

— Посмотрим, читаю. — Арье с трудом разбирал русские слова. — Нашему глубокому прискорбию… гм… наш печальный долг… был ранен… дальше стоит: «упал»… Пал, что ли, по-нашему? Умер, что ли?.. Не то он куда-то свалился… не то кто-то свалился на него — одно из двух, не могу понять. Дальше идет: «Ваш героический муж»… Так, по-моему, пишут безутешной вдове? Хотя кто знает, может, он только ранен…

— С тобой впору с ума сойти! — со злостью крикнула в трубку Вера. — Вот что получается, когда дети не учат толком русский. Ты меня как на медленном огне держишь! Вот погоди, приду только домой!