Как кулаки и попы боролись с колхозом - [5]

— Так точно и сделаем, — отвечал Фролов. — Кому не полагается, так вершка зря не отмеряем. Не прошибемся. Значит направляемся в поле. Первое поле нарежем под рожь. По ржи клевер весной посеем.

— На голоса надо…

— Давайте на голоса… Всем понятно, о чем орали?

— Голосуй, православные, за веру христову!.. — умоляюще взывал Дубов. — Голосуй, не трогайся… Ну… Кто за веру христову?

Голосовали три раза, а выходило одно: за веру христову меньшинство.

Сход последовал в поле за молодежью. Потоптавшись на месте, отправился в поле и весь «синадрион». А в поле и всплыл тот спорный вопрос, который пропустили на сходе. Подсчитывая общее количество едоков, Ларионов и Фролов не упоминали ни попа, ни попадьи, ни детей их. Кулаки спохватились.

— Это по какому же праву? — обратились они к Ларионову и Фролову.

— Не полагается ему, как самому нерадивому хозяину всего ивановского прихода. Землю имел и не пахал, и отец покойный его не работал. Стало быть, к чему же ему земля. Опять запустить под сорные травы.

Вскоре в поле явился поп и обратился ко всем с плаксивой, но ехидной речью. Эти жалобы до того растревожили сердца некоторых защитников веры христовой, что один из них не выдержал и ударил в спину колом Ларионова. Другой пустился с топором за убегавшим с землемерной цепью Фроловым. Пущенный в спину Фролова топор пролетел мимо. Дубов даже крякнул от досады. Кто-то ткнул кулаком Дубова в спину, и вслед за этим в поле произошла самая отчаянная мирская ругательская перепалка.

Борьба за избу-читальню

В 1924 году окончательно оформилось многополье во всех четырех полях. Культурно-просветительный кружок все возрастал. В нем уже было более 150 человек.

Около половины членов приходилось уже не на молодежь, а на старшие возрасты — отцов и матерей. Членами кружка состояли не только ивановцы, но крестьяне и других деревень.

Возникла потребность в организации другого кружка, который поставил бы в первую очередь культурное сельское хозяйство. Беда была в том, что негде было собираться для занятий. Школа не могла быть местом постоянных собраний — это мешало школьной работе. Постановили открыть в селе избу-читальню и назначить платного избача. Единственным помещением, которое можно было использовать под избу-читальню, была пустовавшая бывшая церковная школа. Ее-то и решили просить у Рогачевского вика[2] для этой цели.

Церковники и кулаки встрепенулись и решили противодействовать всеми силами. Был собран церковный совет, на котором постановили:

1) Назвать школу церковной сторожкой и заставить церковного сторожа жить в ней;

2) поставить в известность, что церковный совет не имеет для себя помещения, и отныне он будет производить свои заседания и работать в церковной сторожке, то есть в бывшей школе.

Церковный сторож, крестьянин этого же села, в помещении не нуждался, и был очень удивлен таким решением. Но пришлось подчиниться и переселиться — как он говорил — на божью фатеру.

Рогачевский вик вынес вскоре по этому делу довольно непродуманное решение: церковную школу передать церковному совету и ивановскому культурно-просветительному и сельскохозяйственному кружкам для совместного пользования.

Церковники вопили и в церкви и всюду. Но пришлось подчиниться. Школа была перегорожена на две равные половины. Половину с дверью к церкви закрепил за собою церковный совет, другая — наружная дверь от болота — стала служить входом в открытую избу-читальню.

Был назначен избач, выписали дополнительно газеты, пополнили библиотеку книгами. С первых же дней помещение набивалось битком, но с этим мирились, и работа проходила нормально. Но не долго. Церковный совет придумал новую штуку, которой он надеялся выкурить из помещения столь нежеланных гостей. Организовали для крестьян кружок любителей церковного пения. Спевки решили производить в отведенной половине школы.

Запись в хор проходила успешно. Сомневающихся в своих способностях успокаивали.

— Не бойся. С таким голосом да не петь, кому же и петь… Наладишь.

— Да я и молитвы-то только «богородицу» знаю, а «отче наш» — на половине сбиваюсь.

— Ну и не нужно. Не один будешь — большая партия нас… А в партии-то и наплевать, что молитвы не знаешь. Запускай голос в лад да погромче, вот и все. Наладишь…

Вскоре по вечерам церковная, половина стала тоже наполняться людьми. Людьми пожилыми, степенными, бородатыми. Первые вечера прошли в разговорах. Изредка запевал лишь один пономарь, подбадривая новичков, или пробовали свои голоса певшие раньше на клиросе. Но вот однажды вечером завыли, заголосили все сообща.

В избе-читальне посетители, слушая, покатывались со смеху. А смеяться было над чем. Новичков церковного пения набралось немного, но зато в большинстве это были настоящие сельские горлопаны. Если они и пели когда, то только по пьяному делу, как выйдет, а теперь надо было петь в лад, под управлением понамаря. Оставалось или затыкать уши, или смеяться. Занятий в избе-читальне быть не могло.

При культурно-просветительном кружке с самого начала был организован драматический кружок, который выступал с пьесами и хоровым пением не только в своем селе, но и в соседних селах и деревнях. В один из вечеров члены этого кружка решили потягаться с церковниками и спели несколько народных революционных песен. Стараясь перекричать, те надувались еще сильнее, хотя и сознавали, что пение их никуда, не годится. Чувствуя свое бессилие, церковники решили действовать прямо. Как-то вечером, изрядно выпив, они пробрались в закрытую в этот день избу-читальню и разгромили в ней все. Что хватило силы сломать — сломали, что потверже — повыкидали на улицу. Этим и закончили они свое, надоевшее им самим же, церковное пение.