Как Иван "провел время" - [8]

Она опять махнула рукой и не договорила, захлебнувшись слезами.

За перегородкой, в спальне, завозился на своем «логовище» Семен Филатыч и вдруг закричал:

— Опять ты!.. Да воскреснет бог!.. Изыди, сатано! Изы-ы-ди!

— Черти это ему представляются, — сказала хозяйка, — чертей видит… Сам, прости, господи, чорт, черти и лезут.

— Бывало, — продолжала она, немного помолчав, — в Москве жили… каку я с ним муку видала… Запьет вот эдак-то, а у нас мастерская, народ ходит, заказчики-срамотища!.. Раз одного заказчика, француза какого-то, прибил с пьяных глаз… А уж в мастерской-то что, бывало, творил — ужасть! Жить мало кто стал… поживут недельку — «давай ращет…» Дошло дело, всех московских заказчиков растерял… Кому охота… ноне пьян, завтра пьян, скандалист… Не стало работы… обходить стали добрые люди. Тут уж, я вижу, дело плохо, сманила его сюда. Все одно, — куда ж он теперича годен стал?.. Только ему и сидеть здеся у вас в берлоге… Никто не видит!..

— Хорошо у вас, знаю я, допрежь дело шло, — сказал Иван, — ходко…

— Мало что допрежь… допрежь он не такой был… в те поры мы и денег-то нажили, а кабы не нажили, то теперича сума бы нам… по миру ходить бы… Допрежь-то он пил, а все не так… и карактер другой был… А вот как пришла энта проклятая забастовка-то, с этих пор и зачертил… Что было-то в те поры — ужасть!..

— Думали, дело-то лучше будет, — сказал Иван, — ан вышло хуже… тяжельше жить стало.

— Чего уж! Натерпелась я в те поры с ним… одурел мужик совсем… закружился. Откуда только, дивлюсь я, и тогда и теперича дивлюсь, дух в нем этот взялся?.. Что, кабы ты слышал, орал-то!.. Веришь, не сойти мне с этого места, царя самого крошил на чем свет стоит… А уж этих господ, — она махнула рукой, — уж их-то… только, бывало, и слов: «Бить их, мошенников… всех передушить, дармоедов»!.. Чего уж, от самого господа бога в те поры отшатнулся… Владычицу вон самое — и тае ругал. Волос, бывало, дыбом встает слушать его. Как только царица небесная терпела, допускала… Всее мастерскую в те поры перебаламутил… Связался с каким-то… ходили к нему… Он куда-то бесперечь бегал… По цельным дням пропадал… Так и думала, так и ждала: застрелят его где-нибудь, нет — цел остался!

А потом, как прошло все это, утишилось, — опять помолчав немного, продолжала она, — угомонили их, дьяволов, забастовщиков. Он и закрутил… и запил, милый ты мой, мертвой чашей… С тех пор вот и страдаю с ним… Постарел, одурел… сладу нет… зверь, а не человек! Живем вот теперича здеся, чисто в лесу… ни к нам кто, ни мы куда… проживаем вот деньги готовые, пока есть… Выпей еще…

Она наполнила стаканчик. Иван выпил. В это время «в спальне» что-то загремело, стукнулось об пол и сейчас же вслед за этим из спальни в залу не вышел, как обыкновенно, на ногах, а вылез на четвереньках сам Семен Филатыч и пополз по полу к столу, где сидел Иван с хозяйкой. Не доползя немного до стола, он остановился, поднял голову, посмотрел, засмеялся и вдруг, не меняя позы, начал кружиться на полу, тявкать по-собачьи и кричать:

— Караул! Караул!..

Захмелевший Иван со страхом вскочил и отодвинулся в угол к двери, не зная, что делать.

— Караул! — орал Семен Филатыч. — Ограбили! Караул! Жулик пришел… ограбили! Караул!

— Полноте бесноваться-то, опомнитесь!.. Семен Филатыч, что это вы сами себя до чего допустили?! — говорила жена, тоже, повидимому, испугавшаяся, кружась около него.

— Караул! — все так же орал Семен Филатыч, не слушая ее, и вдруг как-то сразу, легко и свободно, точно его кто-то подхватил под руки и поднял, встал на ноги и, схватив со стола графин, пустил им в жену.

Она как-то успела отвернуться, и графин, ударившись о стену, разлетелся на мелкие части. Тогда Семен Филатыч схватил вилку и бросился к Ивану.

— Е-е-е-рничать! — закричал он. — А-а-а… ерничать! По чужим женам… гы, гы… черная сотня!..

— Убьет! — закричала Матрена Васильевна, — беги!..

Не помня себя от страха, с ужасом, видя какое-то звериное и необыкновенно страшное лицо Семена Филатыча, Иван бросился в дверь в кухню, а оттуда сломя голову, пробежав по сенцам, выскочил на улицу.

VII

— Вот так провел время! — проговорил он, выбравшись на дорогу. — Н-да! Пырнул бы вилкой-то с пьяных-то глаз, что с него взять?..

«Ну, теперь куда, домой, что ли?» — спросил он сам у себя и, спрашивая, знал, что домой он теперь не пойдет, а пойдет «путаться» по селу и лезть, куда не надо.

От выпитой водки в голове у него шумело, и он начал чувствовать в себе какую-то особенную, хорошо знакомую ему нахальную смелость. Первая ступенька, через которую трудно было перешагнуть, осталась позади, и теперь ему нужны были люди, с которыми надо поговорить, рассказать, что-то, поспорить, пожаловаться на свою долю…

На улице между тем стало смеркаться и сильно морозило. Тонкий и бледный серп месяца высоко висел на ясном небе. Резкий и холодный ветер дул с севера, переметая дорогу и курясь, как дымок, по верхушкам сугробов. Бабы с ушатами на салазках возили из колодца воду. Кое-где скрипели ворота, хлопали калитки, слышались человеческие голоса.

— Пойду к учителю, — сказал Иван, — попрошу у него почитать… Про Мишку скажу, чтобы построже с ним поступал… задавал бы задач побольше. Скажу: «Учи, мол, делу, что требуется, а вы, мол, чему учите-то? Жалованье только ваше дело задаром получать!..» Пущай его сердится, а мне наплевать, сердись — не сердись, такой же будешь, не слиняешь… На наши денежки-то проживаешь. Много вашего брата к нам приставлено, не знаешь, кого бояться… Плюнуть некуда — везде начальство…