Как Гитлер пришел в власти: Германский фашизм и монополии - [65]

А еще через несколько месяцев в той же газете недвусмысленно отмечалось: «Вопрос об участии национал-социализма в правительстве поставлен уже с 14 сентября 1930 г., и от ответа на него долго уклоняться не удастся» ⁴³.

К тому времени крупная буржуазия уже могла опереться на предпринятые ею «эксперименты» включения нацистов в коалиционные правительства отдельных земель (Тюрингия, Брауншвейг). Та же газета хвалила их за практические действия в интересах крупного капитала. Например, в ландтаге Тюрингии «они проголосовали за подушный налог без подразделения налогоплательщиков на различные категории, за повышение платы за школьное обучение, за значительное сокращение средств на благотворительные цели и школьные нужды. По вопросу о помощи безработным, мелким и социальным пенсионерам они вместе с остальными правыми партиями провалили… свои собственные прежние оппозиционные предложения. В Брауншвейге они выступили за 10-процентное сокращение окладов государственных служащих» ⁴⁴.

Заметим попутно, что республиканский рейхсканцлер Брюнинг, и в этом отношении расчищая путь фашистам, осенью 1931 г. выступил «за попытку нормального сотрудничества партии Центра с НСДАП» ⁴⁵ в вопросе об образовании правительства в Гессене, т. е. за испробование клерикально-коричневого союза. Он считал Гессен «особенно пригодным» для такого союза, хотя именно там в это время стал известен секретный фашистский документ, изобличавший нацистов как противников любого строя, зиждущегося на государственно-правовой основе, и как закоренелых врагов республики.

В этом так называемом Боксхаймском документе⁴⁶ содержались указания штурмовикам насчет их действий после прихода к власти фашистского правительства. Он изобиловал такими выражениями, как «будет наказан смертью» или «без суда расстрелян на месте». Подобно нацистскому проекту о чрезвычайной конституции, составленному в 1923 г. находившимся на баварской службе Пфордтеном, этот документ, вышедший из-под пера нанятого гессенским земельным правительством судебного асессора Вернера Беста, грозил «после устранения ныне действующих высших государственных властей» смертной казнью за забастовку, саботаж, неразрешенное владение оружием, сопротивление отданным чрезвычайным распоряжениям и любым приказаниям СА («независимо от чина лица, отдавшего эти приказания»).

Однако все это ничуть не взволновало рейхсканцлера Брюнинга, стоявшего во главе этих самых «высших государственных властей»! В своих мемуарах он сообщает, что принял лишь кое-какие меры, дабы «осторожно» обойтись с этим делом, и «прежде всего избежать впечатления, будто имперское правительство переоценивает значение этих документов»⁴'. Беста даже не привлекли к ответу. В 1942 г. он стал имперским уполномоченным в оккупированной вермахтом Дании, а после 1951 г. сумел обеспечить себе доходное место юриста по экономическим вопросам в концерне Стиннеса.

Итак, нацистов стали считать пригодными для участия в правительстве. Недаром в октябре 1931 г. президент Германии Гинденбург в первый раз принял Гитлера, чтобы обсуди гь с ним шансы недавно переформированного кабинета.

Однако беседа эта пока не привела к ощутимым результатам; она лишь еще больше усилила недоверие не привыкшего к многословию ворчливого старика фельдмаршала к болтливому и вертлявому Гитлеру, который (с пренебрежением заметил Гинденбург) за четыре года пребывания на фронте не дослужился даже до унтер-офицера или фельдфебеля! Архиконсервативный Гинденбург никак не мог проникнуться симпатией к выскочке, прибегающему в политике к сверхновомодным и отнюдь не «положенным ему по рангу» средствам. Закоренелый пруссак все еще видел в Гитлере жалкого «богемского ефрейтора». Происхождение этой клички объяснялось изрядным невежеством генерал-фельдмаршала. Ему было известно, что нацистский главарь родился в Браунау (это был город, лежащий на австрийском берегу пограничной реки Инн), но старый служака знал (по своему участию в войне Пруссии против Австрии в 1866 г.) только другое Браунау — одноименное местечко в Богемии (Центральной Чехии); однако окружение рейхенрезидента так и не решилось разъяснить ему его ошибку.

Весьма недалекий и, как язвили по его адресу, «не предусмотренный конституцией» в качестве его советника сын Гинденбурга Оскар, который вмешивался за кулисами во все интриги главы государства, не понимая толком происходящего на политической сцене, укреплял в отце это пренебрежительное отношение к нацистскому главарю. Насчет первой аудиенции Гитлера у президента он не нашел ничего умнее, как сказать: «Видно, захотел рюмку шнапса». Сам же фельдмаршал, не желавший ссориться с теми, кто привел к нему Гитлера, после разговора с ним соизволил выразиться так: у этого «молодого человека» из НСДАП наверняка намерения хорошие, только сначала ему следует «выслужиться»⁴⁸.

Выставляя на первый план подобные эпизоды, буржуазная историография раздувает мнимую личную противоположность между Гинденбургом и Гитлером в фактор, от которого в конечном счете зависело, быть или не быть Веймарской республике. Так, один буржуазный историк недавно заявил: отнюдь «не неправильно… искать разгадку (читай: объяснение, —