Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки - [86]

Несмотря на реабилитацию в конце 50-х годов упомянутых лиц (кроме Троцкого, конечно), расстрелянных в годы Большого террора, они по-прежнему находились сфере пристального внимания. Наибольшее раздражение, как можно убедиться, вызвала фигура А. К. Воронского (1884–1937), литературного критика, прозаика, публициста, одного из крупнейших организаторов литературного процесса в 20-е годы, создателя и первого редактора лучшего журнала 20-х годов «Красная новь»[275]. Притязания, в связи с такой установкой, вызвала монография Л. А. Плоткина «Партия и литература» (Учпедгиз, 1960), казалось бы безупречная по части идеологии. Но и в ней нашлись недостатки: «Сообщаю, что по Вашему указанию (начальника Главлита. — А. Б.) книга мною просмотрена… — доносил начальник Управления, — В ней подвергнуты острой критике различные ревизионистские нападки на принципы советской литературы, соцреализм… Однако, подвергая острой критике доклад Бухарина на I съезде ССП, в книге излишне растянута полемика с Бухариным, слишком часто упоминается его имя (с. 195–197)»[276].

Крайне щепетильно относились наблюдатели к отражению и интерпретации в художественной литературе событий Великой Отечественной войны. В приводимом далее отзыве слышны отзвуки той острой полемики, которая велась по поводу военной темы и, в частности, вокруг повести Э. Казакевича «Двое в степи» в 50-е годы. Критика обрушилась на нее за «искажение» в повести «правды жизни» и предпочтение ей так называемой «малой окопной правды». Развязана она была, как всегда, по инициативе (точнее — приказу) свыше, поскольку попала в 1948 г. в постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журнале «Знамя». В нем говорилось: «В повести Э. Казакевича “Двое в степи” подробно расписываются переживания малодушного человека, приговоренного военным трибуналом к расстрелу за нарушение воинского долга. Автором морально оправдывается тягчайшее преступление труса, приведшее к гибели воинской части»[277].

Спустя почти 20 лет такая «установка» продолжала оставаться актуальной. В 1967 г. на самом верху, в Главлите, обращено внимание на выход в местном отделении издательства «Советский писатель» книги Л. А. Плоткина «Литература и война», но книги под таким «нейтральным» названием не существует. Видимо, она была в последний момент переименована и вышла в том же году и в том же издательстве под названием «Великая Отечественная война в русской советской прозе». Автор защищает повесть Казакевича «Двое в степи», которая «…подверглась сокрушительной и несправедливой критике. Повесть надолго исчезла из обихода читателя. Только в начале 60-х годов она была возвращена и теперь занимает достойное место» (с. 87). Такая переоценка показалась Главлиту преждевременной, ибо еще действовало упомянутое выше постановление ЦК. Москва затребовала «объяснительную записку» от начальника Горлита, а тот, в свою очередь, от руководителя издательства. Первый доложил, что об оценке повести Э. Г. Казакевича «Двое в степи» он доложил в Обком КПСС, приложив докладную записку цензора В. Ф. Липатова, читавшего книгу на предварительном контроле. Второй же пробовал защитить книгу от необоснованных, с его точки зрения, нападок: «В главе “Человек на войне” Плоткин со всей решительностью и, на наш взгляд, совершенно справедливо возражает против вульгаризаторского утверждения Тарасенкова о том, что Казакевич якобы отошел в этой повести («Двое в степи». — А. Б.) от метода социалистического реализма, сделав своего героя “ущербным человеком”, и мы не видим никаких оснований оспаривать эту точку зрения. Позиция издательства по этому вопросу сообщена в Обком партии»[278].

По-видимому, Главлит спохватился поздно: книга уже разошлась, сохранив вызвавшее раздражение утверждение автора.

Как и в других случаях, цензура имела дело с текстами литературоведческих книг, так сказать, «на выходе», когда они уже прошли фильтрацию, осуществляемую издательствами и редакциями журналов. Об этой внутренней «кухне» немало поучительного и рассказал Б. Ф. Егоров, на личном горестном опыте столкнувшийся с ней в процессе издания своих книг по истории русской литературы XIX века[279].

«Имя Пушкинского Дома в Академии наук…»

…«не пустой для сердца звук…», если продолжить цитирование предсмертного стихотворения Александра Блока, посвященного Пушкинскому Дому — Институту русской литературы Академии наук, отметившему свое столетие в 2005 г.[280].

Фундаментальные научные труды и академические собрания сочинений русских классиков, готовившиеся сотрудниками Института, подлежали обычному цензурному контролю. Однако к этому прибавлялось то, что помимо многочисленных фильтров, поставленных на пути издания и распространения произведений печати, в научных учреждениях судьба текста изначально определялась решениями членов Ученых или Редакционно-издательских советов, которые также вносили нужные коррективы, нередко— чисто идеологического свойства. Цензурные ведомства вступали в бой уже на последнем этапе, когда одобренный ученым ареопагом текст поступал в них на предмет получения разрешительной визы, или в тех случаях, когда «просчеты» обнаруживались постфактум, уже в напечатанном виде, в порядке последующего контроля