Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки - [80]

Утверждение автора о бегстве дивизии народного ополчения снято, как неправильное, набрасывающее тень на героическую борьбу ополченцев по защите Ленинграда»[251].

Творчество Ольги Берггольц и ранее привлекало внимание цензуры. Из наиболее важных цензурных эксцессов упомянем факт запрещения в 1940 г. ее стихотворного сборника «Память», который так и остался в корректуре. «Из этого видно, — доносил начальник Ленобл-горлита в обком партии, — что среди литературных работников имеются лица, протаскивающие в литературу идеологически вредные материалы»[252]. Основную претензию вызвало стихотворение «Родине», навеянное Большим террором, «глухонемым временем», как сама Берггольц называла те годы, да и собственной трагической биографией — расстрелом в 1938 г. мужа, поэта Бориса Корнилова, ее арестом в конце того же года и более чем полугодовым заключением и тюремной больницей.

Оказался в спецхранах коллективный сборник «Стихи и поэмы. 1917–1947» (М.: Правда, 1947). Формальным поводом послужило включение стихотворения Н. Тихонова «Югославия», содержащего строчки: «Поют они песни о Тито, / О Сталине песни поют…». Как известно, в период разрыва отношений с «братской» Югославией в 1948–1953 гг., все хвалебные отзывы о Тито исключались: наоборот — он должен был быть представлен как «кровавый палач» и «наймит англо-американского империализма». Включение в сборник имени Тито усугубило его «вину».

Несколько раз переходила из открытых фондов библиотек в спецхран и обратно документальная повесть В. Азарова и А. Зиначева «Живые, пойте о нас!» (издавалась дважды — в 1969 и 1972 гг., каждый раз тиражом в 100 тыс. экземпляров). Авторы попробовали было оспорить это решение: создана была даже комиссия обкома партии, долго разбиравшая это дело и рекомендовавшая, в результате, вернуть книгу из спецхрана. Однако вмешался Главлит СССР, сообщивший, что «поступила просьба из Главного политуправления Вооруженных Сил временно не предпринимать выводов по этой книге, так как расследование продолжается». Приведем сейчас пометки на карточках спецхран-ных каталогов Российской Национальной библиотеки и Библиотеки Российской Академии наук: «Запретить: Приказ Леноблгорлита № 9.

11.11.1976. Вернуть в общие фонды: Приказ Ленгорлита № 12. 16.12.1977. Приказ о возврате аннулировать (устное распоряжение Леноблгорлита (по телефону). Действительным считать прцказ № 9. 13.12.1978. Возвратить в общие фонды: Основание: нет в Сводном списке запрещенных книг 1978 г.»[253]. Повесть, в которую вкраплены стихи Азарова, посвящена одной из военных операций, приведших к гибели множества людей. Такими эпизодами, как известно, богата история Великой Отечественной войны; чаще всего, они тщательно скрывались. Авторы рассказывают о трагической (и бессмысленной, хотя об этом говорится очень глухо) гибели заранее обреченного десанта двух тысяч кронштадтских моряков, высаженных в Петергофе в октябре 1941 г. Весь отряд был тогда тотчас же окружен и почти полностью уничтожен.

Последний цензурный эпизод, связанный с блокадной темой, произошел уже в эпоху «позднего застоя» — на рубеже 70—80-х годов. В 1975 г. Даниил Гранин и Алесь Адамович стали собирать материал для «Блокадной книги» — дневники, воспоминания, фотографии и другие материалы, сохранившиеся у ленинградцев, переживших ужас 1941–1943 гг. Сам Даниил Гранин, оставивший свидетельства о цензурном прохождении этой книги (см. главы «О блокаде» и «Запретная глава» в его книге «Тайный знак Петербурга» — СПб., 2001), сообщает: «Были истории настолько страшные, что мы не решились использовать их, и до сих пор они не опубликованы». Но даже в таком усеченном виде написанная книга резко расходилась с принятым стереотипом в его идеологической неприкосновенности и незыблемости. Согласно этому стереотипу, блокадная тематика почти полностью должна ограничиваться, чуть ли не исчерпываться, «показом» героических и трудовых подвигов ленинградцев в те годы. Разумеется, все это имело место, зафиксировано немало случаев самопожертвования, необыкновенного мужества, проявленного жителями города. Но было и другое… Как и во всякой экстремальной ситуации — на войне, в тюрьме, в осаде и т. п. — в человеке проявляется то, что в обычных условиях до времени дремлет и может вообще никогда не актуализироваться. Как известно, бывали тогда и случаи мародерства, и предательства близких, и даже людоедства. «Мы спускались в такие бездны человеческой психики, человеческих поступков, которые было бы слишком жестоко повторить», — говорит писатель. И хотя в книге эти эксцессы были сглажены, она, тем не менее, в 1979 г. была отклонена всеми ленинградскими журналами. Издательство, которое собиралось выпустить книгу, обратилось в идеологический отдел Обкома КПСС, который решительно высказался за ее запрещение. Таким образом, в Ленинграде тогда книга так и не увидела света. Первые два отдельных издания удалось выпустить только в Москве (1979 и 1982 гг.), хотя и там, несмотря на все старания редакции «Нового мира» (в нем первоначально печаталась «Блокадная книга») рукопись проходила с огромными затруднениями. Авторы получили свыше 60 замечаний Главлита, которые, главным образом, сводились к требованию удалить из книги наиболее «жестокие» сцены, изъять все упоминания о воровстве и мародерстве, бездарности и равнодушии партийных властей, обрекших город на вымирание. Решительно не согласилась цензура с приведенными авторами статистическими данными, в особенности, с указанной ими цифрой — свыше миллиона погибших: на самом верху была установлена «планка»: ни в коем случае цифра не должна превышать 600 тысяч. Из первых изданий книги выброшена была полностью глава, в которой речь шла об интервью, которое с большим трудом Гранину все-таки удалось взять у А. Н. Косыгина (тогда — Председателя Совета Министров СССР). В годы войны Косыгин, ленинградец по происхождению, не раз бывал в осажденном городе и пытался кое-что сделать для спасения его жителей. По мнению писателя, включению этой главы помешала только что вышедшая тогда «главная книга» о войне, а именно воспоминания Л. И. Брежнева. «Малая земля». «Косыгинс-кая глава», в которой речь шла о несоизмеримо более масштабных и трагических событиях, могла быть, с точки зрения идеологов, «противопоставлена» книге тогдашнего генсека партии и даже могла «заслонить» ее в глазах Читателей. В Ленинграде «Блокадная книга» стала печататься только с 1984 г., выдержав затем еще три издания, частично дополненных и исправленных.