Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы - [86]
Вы уже знаете, что я большой поклонник слегка беспорядочных повествований. Один из моих любимых творцов такого рода произведений – поэт из Белфаста Киаран Карсон. Поэт, Грейси? Да, именно так – поэт, музыкант, мемуарист, эссеист, романист и баснописец. Плюс в поэзии он почти нормален. В его руках лирическое стихотворение остается лирическим стихотворением. Но вот повествование в прозе? Почти не поддается классификации. А иногда и не «почти». «Фабрика звезд» (The Star Factory, 1997), может быть, и воспоминания, но воспоминания, не похожие ни на какие другие, соединяющие личный опыт взросления в Белфасте с освободительными восстаниями и с жизнью во время этих восстаний, историю промышленности, местные легенды, происхождение слов, размышления о системе знаков, которые в темноте рисует кончик зажженной отцовской сигареты. Когда он обращается к более вымышленному материалу, как в «Ловле янтаря» (Fishing for Amber, 1999), то ткань повествования выходит все такой же сложной, соединяющей эпизоды из «Метаморфоз» Овидия, обычно непристойные в пересказе, особенно мрачные ирландские сказки о похищении и причинении вреда, байки о художниках золотого века Голландии и их произведениях. Эта книга поистине вне всяких жанров. Карсон дает ей подзаголовок «Длинная история», и с этим не поспоришь. Размером с большую книгу, выдуманная, как-то объединенная сюжетом, темой и формой. Роман ли это? Похоже. Един ли он так, как нам это нравится в романе? Это зависит от того, кому нравится.
И тут мы подходим к проблеме определений: что есть роман? Что мы имеем в виду, называя произведение романом? Можем ли мы согласовать свои различные ожидания? Насколько важна для истории сквозная тема? Сколько тематического единства будет достаточно?
Из всех жгучих вопросов о романе – а имя им легион – самый жгучий и одновременно самый основной: что есть роман? Разговор на эту тему приводит в дрожь любого преподавателя, и почти всегда он начинается с отрицания: «Любовное зелье» («Уайнсбург, Огайо», «Попугай Флобера», «Сойди, Моисей», что угодно) не совсем роман, правда? И вы оказываетесь в заведомо невыигрышном положении, потому что в дискуссии присутствует элемент осуждения; романы есть романы, как будто говорит нам комментарий, а вы нам тут очки втираете. Вопрос, однако, несет в себе предположения и подразумеваемые ответы: «Я-то знаю, что такое роман, мы знаем, чем должны быть романы, что они должны делать и иметь, а это вот… никакой это не роман, Честер. Ну а теперь попробуйте отвертеться, если получится. В чем я сильно сомневаюсь». И у преподавателя редко это получается, потому что человек, задающий такой вопрос, уже все для себя решил. Произведение, о котором идет речь, никогда не будет романом. И вот что интересно: когда дело доходит до обсуждения, не все студенты сходятся во мнениях. Профессора, конечно, тоже, но, к счастью, они редко появляются в больших количествах. Вопрос, или, если хотите, загадка, предполагает единственный возможный ответ – вот это и есть роман, и никакие подстановки тут не допускаются. Но ведь роман, или, напишем с большой буквы, Роман, почти сплошь состоит из подстановок. Проведем сравнительный анализ, чтобы вы поняли, в чем проблема (см. с. 277).
Может быть, разделение и не столь четко, но оно существует в читательских умах, и любой преподаватель истории художественной литературы двадцатого века вам это подтвердит. И «предполагаемый ранний образец современного романа» из колонки А существует под несметным количеством аватаров. Скажем, вся Джордж Элиот или весь Уильям Дин Хоуэллс. Или Джон Голсуорси, или Арнольд Беннет, или Стивен Кинг, или Агата Кристи, или Тони Хиллермен, или Дж. К. Роулинг. Да, Гарри, может, и совершенно нетипичный мальчишка, но он существует совершенно в типичной структуре романа. История о школьных годах, которая разворачивается в каждом из романов, просто идеальна для хронологического порядка рассказывания с начала до конца, обеспечивая при этом единство повествования. В каждой главе действие то ускоряется, то замедляется, предлагая множество интригующих, захватывающих ситуаций. Хорошие и плохие мальчики прописаны почти так же четко, как в любом романе Диккенса (с использованием, при необходимости, то одобрительных, то язвительных комментариев). Понятно, что это имеет смысл в романах для молодых, неискушенных читателей, для любителей загадок и неопределенности (когда сказки рассказывают не в нужном порядке, это вам не игрушки), в общем, для тех, кто предпочитает жанры, где вселенные строятся на принципе «если… то…». Родословная таких романов восходит по крайней мере к девятнадцатому веку. Вообще говоря, книги о Гарри Поттере – самые викторианские из известных мне викторианских романов. И, по мере выхода новых книг, они даже приобретают соответствующий солидный размер.
То-то и оно-то (это я о форме, не о длине). За непреложную правду романа – за то, как романы всегда выглядели и как им нужно бы выглядеть, – мы принимаем исторически и экономически обусловленную форму. В своей предыдущей работе, кратчайшей истории романа, я предположил, что в девятнадцатом веке, особенно в Великобритании, уникальный момент в истории экономики и издательского дела позволил отважиться на эксперимент: публикацию романов отдельными частями. То, что мы считаем великими художественными произведениями Викторианской эпохи – «Мидлмарч», «Ярмарка тщеславия», «Большие надежды» и много чего другого вплоть до «Тэсс из рода д’Эрбервилей», – впервые выходило в свет или на страницах еженедельной (ежемесячной) газеты или журнала, или – чудо из чудес! – отдельными ежемесячными выпусками, которые можно было приобрести в книжном магазине. Конечный результат не совсем одинаков, но эти романы обладают определенным сходством. Они длинные (даже когда короткие). Они линейные. Они следят за судьбой единственного героя или героини, лишь иногда отвлекаясь на побочные сюжетные линии или не столь интересных героев. Они имеют эмоционально удовлетворительные развязки, аккуратно сплетающие все нити повествования (об этом см. ранее). Они, как правило, используют одну из двух повествовательных точек зрения: первое лицо (для романа взросления) или всезнающее (для всего остального), которые помогают без проблем возвести сложную конструкцию романа. Да, в среднем они чудесны, хотя и слегка вяловаты на наш современный вкус. Это хорошо для повествований, тянущихся пару лет со скоростью двух-трех глав в месяц.
Обновленное и дополненное издание бестселлера, написанного авторитетным профессором Мичиганского университета, – живое и увлекательное введение в мир литературы с его символикой, темами и контекстами – дает ключ к более глубокому пониманию художественных произведений и позволяет сделать повседневное чтение более полезным и приятным. «Одно из центральных положений моей книги состоит в том, что существует некая всеобщая система образности, что сила образов и символов заключается в повторениях и переосмыслениях.
Эта книга воспроизводит курс лекций по истории зарубежной литературы, читавшийся автором на факультете «Истории мировой культуры» в Университете культуры и искусства. В нем автор старается в доступной, но без каких бы то ни было упрощений форме изложить разнообразному кругу учащихся сложные проблемы той культуры, которая по праву именуется элитарной. Приложение содержит лекцию о творчестве Стендаля и статьи, посвященные крупнейшим явлениям испаноязычной культуры. Книга адресована студентам высшей школы и широкому кругу читателей.
Наум Вайман – известный журналист, переводчик, писатель и поэт, автор многотомной эпопеи «Ханаанские хроники», а также исследователь творчества О. Мандельштама, автор нашумевшей книги о поэте «Шатры страха», смелых и оригинальных исследований его творчества, таких как «Черное солнце Мандельштама» и «Любовной лирики я никогда не знал». В новой книге творчество и судьба поэта рассматриваются в контексте сравнения основ русской и еврейской культуры и на широком философском и историческом фоне острого столкновения между ними, кардинально повлиявшего и продолжающего влиять на судьбы обоих народов. Книга составлена из статей, объединенных общей идеей и ставших главами.
Владимир Сорокин — один из самых ярких представителей русского постмодернизма, тексты которого часто вызывают бурную читательскую и критическую реакцию из-за обилия обеденной лексики, сцен секса и насилия. В своей монографии немецкий русист Дирк Уффельманн впервые анализирует все основные произведения Владимира Сорокина — от «Очереди» и «Романа» до «Метели» и «Теллурии». Автор показывает, как, черпая сюжеты из русской классики XIX века и соцреализма, обращаясь к популярной культуре и националистической риторике, Сорокин остается верен установке на расщепление чужих дискурсов.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В новую книгу волгоградского литератора вошли заметки о членах местного Союза писателей и повесть «Детский портрет на фоне счастливых и грустных времён», в которой рассказывается о том, как литература формирует чувственный мир ребенка. Книга адресована широкому кругу читателей.